и в целом — храни это «мило» в памяти, как красивый фильм. Но ты же понимаешь, если он в один день не вернется, то ты будешь терзаться. А каждый случайный стук в забор сделает из тебя невротичку. Так что, успокойся. Лучше съешь вот эту вкусную конфету».
Милана послушала свой опыт, и съела конфету. Размышления о незнакомце были прерваны звонком Макара. Ох, Макар… Когда же ты перестанешь звонить… Она смотрела на звонящий телефон, гнев начинал наполнять каждую клетку, ведь он продолжает ей звонить несколько раз на день, он использует «их» шутки, которые теперь стали ее бесить. Каждый раз, когда она их слышала, ей хотелось кричать: «хватит, нет больше «нас», нет этих шуток, я не хочу больше их слышать, хватит». В голове стоял ор. А телефон все звонил и звонил, как будто испытывал терпение и грани ее раздражения.
— Але, привет.
— Привет, зайка, — звучал счастливый голос Макара, — я соскучился, мне захотелось услышать тебя.
— Мггг, — это был ее максимум, чтобы не ответить ему: «а я не хочу тебя слышать».
— Как твоя листва, горит?
— Я ее вчера спалила, я же говорила.
— Ой, я забыл. А сейчас что делаешь?
При каждом его следующем вопросе, в голове крутились только обидные реплики, типа: «Нихера я не делаю, сижу на жопе ровно», но сочувствие «он же не виноват в моем гневе» пыталось притупить углы беспощадного убийства абонента.
— Ничего, отдыхаю. Читаю книгу.
— Это хорошо. У меня сегодня сумасшедший день. Просто сумасшедший. Я еще вечером позвоню, расскажу, ок?
«НЕЕЕЕЕЕТ», а еще воображение в ее голове добавило лицо Джерарда Батлера из «300 спартанцев» с фразой «за Спарту!».
— Ок, — ну почему то, что хочется сказать, принимает каким-то виртуозным образом форму того, что кто-то хочет услышать, — Пока.
— Пока, зайка.
Злость на Макара победило всех розовых единорогов, которые пришли от Жерома. Для него до конца дня не осталось места.
Утро следующего дня не заладилось сразу: кофе сбежал, залив всю плиту; Милана наступила на кошкин корм, кошка запрыгнула на стол и прошлась по остывшей плите с кофе, на лапках разнесла кофеинки по ковру. В общем — трагедия. Милана бесилась, сгорала внутри, но пыталась держаться. Но случилось фатальное — позвонил Макар. Почему Макар? Почему сейчас?
— Приветик!
— Привет, я не хочу сейчас говорить, после, — пыталась обрубить Милана.
— А что такое? Что случилось? Помочь надо? Может мне приехать?
— Не надо приезжать! Просто не надо приезжать! И звонить не надо! И вообще — что ты хочешь от меня? Мы же расстались?! Я не знаю, что ты себе на воображал, но мы расстались, слышишь? Хватит мне звонить каждый день, хватит мне звонить каждый час. Я не люблю тебя! Я не хочу тебя слышать! Я не котик тебе, не зайчик. Оставь меня в покое! — голос девушки дрожал, местами истерический подъем звука выходил на фальцет. Дальше был просто белый шум, дополненный всхлипываниями и съеданиями половины звуков. Милана больше не слышала, что говорит. Она на автомате выключила телефон и кинула в сторону.
Сколько просидела она на кухне на полу, трудно сказать. Голова наполнялась свинцом, слезы уже не катились, но глаза опухли и резали бритвой, что смотреть было трудно. Она ничего не чувствовала, не слышала. Голова упала на плечо сама собой, когда она открыла глаза, она увидела рассыпанный корм и кошку, которая собирала его в свой животик.
Что же она сделала? Она не просто нахамила родному человеку, она убила его словам, наповал. Он не успел сгруппироваться, он не ожидал лавину ненависти; его добродушное отношение было голым перед ней, уязвимым, и она направила всю свою ярость на самые мягкие и ранимые материи. Она это понимала. Она понимала уже тогда, когда стала «убивать», но закрыть свой рот, остановить все это — больше было не возможным. Злость, которую она так долго гасила, оказывается просто в ней копилась, а потом вылезла как лава, уничтожив все добрые, живые, человеческие отношения. Но уже было поздно. Все убито.
Так прошел еще один день. И начался следующий.
И начался он в постели в четыре утра. Всю ночь Милана крутилась и вертелась. Голова раскалывалась на части, аспирин отвечал: «Ну, голубушка, дальше я бессилен». Когда она открывала глаза и смотрела в потолок, ей казалась, что плита медленно спускается на нее, что она давлением припечатывает ее к кровати, что тело слишком парализовано, чтобы сопротивляться. Да и надо ли?
В четыре утро на телефон пришло рекламное сообщение. Милана на автомате стала просматривать акции и супер цены. Потом она включила первый попавшийся фильм из «топ 100 комедий», посмотрела первые 20 минут и выключила. Но сна уже не было, как покоя. Девушка пошла на кухню, стала убирать вчерашнее поражение: присохший кофе и остатки корма.
Примерно в шесть утра она вышла на террасу с кружкой горячего чая, села на скамейку и уставилась в пустоту. Мыслей не было. Тела работала на автопилоте. Стало холодно, озноб бил по всем клеткам. Милана спрятала лица в куртку, легла на скамейку, и не заметила, как уснула.
Разбудил девушку гром. Когда она открыла глаза, солнце стояла в зените, туч не было, но гром продолжал бить все громче и громче. Через несколько минут, Милана поняла, что звук доноситься от забора. Она медленно встала и пошла по направлению к калитке, откуда, через проем, выглядывало счастливое лицо Жерома. Но как только она подошла, его лицо исказилось в гримасе ужаса и недоумения. Перед ним стаяла не милая стеснительная стерва, а изнеможенное существо. Волосы торчали в разные стороны, глаза были опухшие и красные, цвет лица бледнее, чем у мертвеца. Милана же не испытывала не радости не грусти от пришельца, она смотрела сквозь него, не видя его широко раскрытых глаз, и если б он не заговорил первым, она бы продолжала бы стоять не подвижно.
— Где ключ от калитки? — спросил Жером.
— В доме.
— Впустите меня?
Милана на автомате пошла в дом, на автомате открыла калитку. Жером перехватил ключ, который девушка даже не думала достать из замка.
Жером остановил ее держа за плечи, и пытаясь найти в лице признаки знакомых черт.
— Мне вас отнести, или вы сможете дойти сами?
— Дойду.
Они зашли в дом, Жером помог снять с Миланы куртку, дойти до дивана в зале. Затем он пошел на кухню, поставил чайник кипятиться. Мужчина развернулся в сторону лежавшего тела, размазанного по всей площади: «что могло с ней случится»; он не испытывал к ней жалости,
