– Гм-м… – Холмс опустился на колени рядом с телом. – А это, конечно, орудие. Складной нож с костяной ручкой – лезвие убирается внутрь. Насколько я понимаю, итальянский.
– Откуда вы это знаете?
– На нем есть марка миланского оружейника. Но что это такое? Весьма любопытная штучка, ничего не скажешь.
Он поднялся на ноги и стал внимательно рассматривать какой-то предмет, который поднял с земли. Это было короткоствольное ружье, ствол которого откидывался на шарнире у самого курка так, что его можно было сложить пополам.
– Оно лежало у самой его головы, – сказал полицейский. – Он, похоже, предвидел опасность и взял его, чтобы было чем защищаться.
Холмс покачал головой.
– Оно не заряжено, – сказал он. – Если вы обратили внимание, масло на казенной части даже не тронуто. Но что это здесь? Будьте добры, Уотсон, дайте мне, пожалуйста, ваш носовой платок.
– Это всего-навсего отверстие в стволе для шомпола, – резко вмешался в разговор мистер Тонстон.
– Я это знаю. Н-н-да, весьма любопытно…
– Да что такое? Вы суете в отверстие носовой платок, обернутый вокруг карандаша, и вынимаете его. На платке ничего нет, а вы почему-то находите, что это любопытно. Чего, черт возьми, вы ожидали?
– Пыли.
– Пыли?
– Именно пыли. В этом отверстии было что-то спрятано, потому-то оно и осталось чистым. Обычно в ружейном стволе непременно скапливается пыль. Однако я был бы очень рад, если бы вы мне сообщили кое-какие факты, мистер Тонстон, ведь, насколько я понимаю, вы первый подняли тревогу. Мы сэкономим время, если я узнаю о них здесь, от вас, а не из вашего письменного заявления.
– Ну, здесь, собственно, мало что можно сказать, – начал он. – Час тому назад я вышел подышать свежим воздухом и заметил мистера Феррерса, который стоял под этим деревом. Когда я его окликнул, он взглянул на меня, а потом отвернулся и как будто бы поднес руку к горлу. Я увидел, как он пошатнулся и упал. Когда я подбежал, он лежал в этом самом положении, на горле у него зияла рана, а рядом, на земле, валялся нож. Мне ничего не оставалось делать, как только послать слугу за доктором Нордхемом и за полицией. Вот и все.
– Исчерпывающее объяснение. Вы ведь были с мистером Феррерсом на Сицилии, не так ли?
– Совершенно верно, был.
– Ну, джентльмены, не буду вас больше задерживать, если вам угодно вернуться в дом. А вас, Уотсон, я попрошу остаться, и вас тоже, констебль.
Доктор вместе с Тонстоном направились к дому через заросшие цветники, в то время как Холмс развил бешеную деятельность. Он довольно долго ползал на коленях, описывая круги вокруг покойного, словно шустрая тощая гончая, которая добросовестно ищет след. Один раз он нагнулся, склонившись над самой землей, затем встал на ноги, достал из кармана лупу и стал тщательно рассматривать ствол кедра. Вдруг он застыл, замер на месте, и мы с констеблем сразу же подошли к нему. Холмс указал пальцем, передавая лупу полицейскому.
– Посмотрите внимательно на край этого нароста, – спокойно сказал он. – Что вы видите?
– Мне кажется, это похоже на волос, сэр, – ответил констебль Киббл, глядя сквозь лупу. – Нет, это не волос, это коричневая нитка.
– Совершенно верно. Будьте добры, снимите ее и положите вот в этот конверт. А теперь, Уотсон, помогите мне залезть на дерево. – Холмс вскарабкался по стволу, поставил ногу на разветвление и, держась за ветки, стал осматриваться вокруг. – Ха, вот что мы здесь видим, – сообщил он, посмеиваясь. – Свежая царапина на стволе, следы грязи на ветке и еще одна ниточка от грубой коричневой ткани, она пристала к коре – там, где человек опирался спиной. Ценнейшие находки, настоящее сокровище. А теперь я спрыгну, а вы заметьте точно, куда именно я приземлюсь. Хоп! – Он отошел на шаг в сторону. – Ну, посмотрите, что вы там видите?
– Две небольшие вмятины.
– Точно. След моих каблуков. Теперь смотрите рядом.
– Вот черт! – воскликнул констебль. – Здесь их четыре, а не два! И абсолютно одинаковые.
– Если не считать того, что другие не такие глубокие.
– Тот человек был легче! – воскликнул я.
– Браво, Уотсон. Ну что же, я думаю, мы видели все – все, что нам необходимо.
Полицейский серьезно посмотрел на Холмса.
– Послушайте, сэр, – сказал он. – Мне что-то невдомек. Что все это означает?
– Возможно, ваши будущие сержантские нашивки, констебль Киббл. А теперь пойдемте, поговорим с остальными.
Когда мы пришли в дом, полицейский проводил нас в скудно обставленную комнату со сводчатым потолком. Доктор Нордхем, который писал за столом у окна, при нашем появлении обернулся.
– Ну что, мистер Холмс?
– Вы, насколько я понимаю, готовите ваш доклад, – заметил мой друг. – Позвольте вас предупредить: будьте крайне осторожны, чтобы не составить себе ложного впечатления.
Доктор Нордхем смерил Холмса холодным взглядом.
– Боюсь, что я не понимаю, – сказал он. – Не могли бы вы высказаться более определенно?
– Отлично. Что вы думаете о причинах смерти мистера Джошуа Феррерса из Абботстандинга?
– Позвольте, сэр, здесь нечего и думать. Мы имеем как визуальные, так и медицинские показания, свидетельствующие о том, что Джошуа Феррерс совершил самоубийство, перерезав себе горло.
– Удивительнейший человек этот мистер Феррерс, – заметил Холмс, – он не довольствовался тем, что убил себя, перерезав яремную вену, он продолжал кромсать себе шею обычным складным ножом, пока не располосовал ее, по выражению мистера Тонстона, окончательно. Я всегда думал, что, если уж мне придется совершить самоубийство, я постараюсь избежать подобных ошибок.
После слов моего друга последовало напряженное молчание. Затем доктор Нордхем внезапно поднялся на ноги, тогда как Тонстон, который стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, поднял глаза на Холмса.
– Убийство – это очень неприятное слово, мистер Холмс, – спокойно проговорил он.
– И весьма неприятное действие. Впрочем, не для тех, вероятно, кто принадлежит к mala vita[1].
– Что это за глупости!
– Спокойно. Я полагаюсь на ваше знакомство с Сицилией в том смысле, что оно поможет мне восполнить некоторые мелкие детали, которые я упустил. Но поскольку вы считаете глупостью это ужасное тайное общество, вам будет небезынтересно познакомиться с некоторыми фактами.
– Берегитесь, мистер Холмс.
– Вам, мистеру Нордхему и констеблю Кибблу покажется, что в моем кратком рассказе есть некоторые пробелы, – продолжал мой друг. – Но их можно будет заполнить позже, а я буду обращаться к вам, Уотсон, так как вы слышали, что нам рассказала мисс Феррерс.
С самого начала было ясно, что ее отец скрывается от какой-то опасности, такой грозной и неотвратимой, что даже в этом заброшенном уголке он опасался за свою жизнь. Поскольку он приехал с Сицилии, где процветают тайные общества, известные своим могуществом и мстительностью, наиболее вероятным объяснением является то, что он либо пошел в чем-то против такой организации, либо, будучи ее членом, нарушил какой-нибудь из ее основных законов. Он не делал никаких попыток призвать на помощь полицию, поэтому я склоняюсь в пользу второго предположения, которое превратилось в уверенность с момента появления черных ангелов. Вы помните, что их было девять, Уотсон, и что картинка с пометкой «шесть и три» была приколота к дереву в аллее двадцать девятого декабря.
Следующее посещение состоялось одиннадцатого февраля: точно через шесть недель и три дня после двадцать девятого декабря, но на сей раз ангелы, которых было шесть, оказались на парадной двери дома.
Наконец двадцать четвертого марта ангелы появились снова, это было их последнее появление, и оно состоялось ровно через шесть недель после второго. Ужасные вестники смерти, их опять было девять, но теперь без всякой пометки, оказались на тарелке хозяина Абботстандинга.
Слушая мисс Феррерс, я быстро сопоставил в уме даты и с ужасом понял, что последние девять черных ангелов – если предположить, что они означают тот же период времени, что и первые, – дают нам дату: седьмое мая. То есть сегодня!
Я уже понял, что не успею, что уже поздно. Но если я не мог спасти отца мисс Феррерс, я мог отомстить за него и, имея в виду именно эту цель, подошел к проблеме несколько иначе.
Лицо в окне – это типичный и, вероятно, наиболее варварский прием тайных организаций, которые осуществляют акт мести. Он рассчитан на то, чтобы вселить ужас, напугав до полусмерти не только саму жертву, но и всю семью. Однако человек счел необходимым прикрыть лицо рукой, хотя смотрел он не на Джошуа Феррерса, а на его дочь, из чего я сделал заключение: он боялся, что его может узнать не только сам Феррерс, но и его дочь.
Затем для меня стало очевидным, что холодное, неумолимое приближение смертоносных гравюр от дерева в аллее к парадной двери дома и от двери к обеденному столу предполагало близкое знакомство с привычками и образом жизни Джошуа Феррерса и право беспрепятственно входить в дом, не прибегая к необходимости разбивать окна или взламывать замки.
