Открыл для нее это знание трубадур Маркабрюн, несравненный Маркабрюн, которого она пригласила из своей родной Аквитании к парижскому двору, где его таланты так и не оценили по достоинству. В его облике было что-то сатанинское: смуглый, черноволосый, он возбуждал Алиенору двусмысленными – и очень плохими – стихами, воспевавшими ее красоту, а потом сделал то, чего никогда не делал Людовик: вознес ее на самую вершину блаженства. Случилось это в один великолепный июльский день в уединенной беседке дворцового сада. Но чрезмерная фамильярность стихов Маркабрюна, посвященных королеве, разбудила подозрительность и ревность Людовика, и король отлучил трубадура от двора, отправив назад на юг, даже не догадываясь о том, что Маркабрюн злоупотребил его гостеприимством. Жажда Алиеноры снова подняться на эту вершину блаженства привела ее следующей осенью в объятия Жоффруа.
После этого она научилась сама удовлетворять свой голод, чем и занималась теперь с самозабвением, все ее тело предвкушало то наслаждение, которое она испытает, когда соединится с Генрихом Анжуйским. И, постанывая в судорогах сладострастия, утолявшего ее взыскующую плоть, Алиенора пообещала себе, что произойдет это скоро. Ведь Генрих и Жоффруа не собирались надолго задерживаться в Париже.
– Я видел, что ты разговаривал с королевой, – сказал Жоффруа.
– Мы обменялись любезностями, – настороженно ответил Генрих, наполняя кубок. Он никогда не обсуждал свои амурные дела с отцом.
– Выглядело это как нечто большее, – пригвоздил его Жоффруа. – Я знаю тебя, Генри. Не забывай, мальчик, она королева Франции, а не одна из тех девок, которых ты имеешь в стогу сена. К тому же мы только что заключили мир с королем – ее мужем.
– Мне все это известно, – упрямо ответил Генрих. – Я не идиот.
– Убеди меня в том, – возразил отец. – Я видел, с какой похотью ты разглядывал ее. И как она рассматривала тебя своими распутными глазами. Генри, тебе же известна ее репутация.
– Это всего лишь слухи, – возразил Генрих. – А где доказательства? Ее муж не отрекся от нее, не обвинил в неверности. Думаю, слухи чернят ее безвинно.
– Людовику, – осторожно заметил Жоффруа, – неизвестна и малая доля этих слухов.
– Вы унижаете себя, задевая честь королевы, отец! – рявкнул Генрих.
– Ага, так, значит, ты положил на нее глаз! – сухо заметил Жоффруа. – Послушай меня, сын. – Его голос стал жестче. – У меня есть основания так говорить. Я категорически запрещаю тебе прикасаться к Алиеноре. Не только потому, что она замужем за твоим сюзереном, а значит, вдвойне запретна для тебя, но еще и… – граф сделал паузу и отвел взгляд, – потому, что я сам познал ее.
– Я вам не верю, отец, – ответил Генрих. – Вы так говорите, чтобы отвадить меня.
– Господь свидетель, это истина! – гнул свое Жоффруа, голос его приобрел какое-то мечтательное звучание. – Пять лет назад, когда я был сенешалем в Пуату, я имел тайную связь с Алиенорой. Она тогда собирала деньги на Крестовый поход. Ничего серьезного между нами не было, все закончилось одним свиданием, и продолжения не последовало. Никто об этом не узнал.
– Ну и что теперь? – фыркнул Генрих. – Какая мне разница от того, что между вами что-то было. Вы ведь больше не горите к ней желанием.
– Ты не понимаешь, мальчик! – прошипел Жоффруа, крепко ухватив сына за плечи. – Если ты уложишь ее в постель, то совершишь кровосмешение. Такие отношения запрещены Церковью.
Генрих посмотрел на отца и вывернулся из его хватки.
– Клянусь гробом Господним, мне плевать, что там запрещает Церковь! – прорычал он. – Она много чего запрещает, да толку мало – все идет, как и шло. Ни вы, отец, ни кто-либо другой не остановит меня в моем желании обладать ею. И дело тут не только в моем желании. Не забывайте, что Алиенора – самая богатая наследница христианского мира.
Оторопь взяла Жоффруа, его красивое лицо помрачнело. Он вскочил на ноги, пустой кубок свалился на пол.
– Она замужем за королем Франции! – прошипел он.
– Может и развестись, – ответил Генрих. – Я смотрел и слушал. Вы разве не знаете, о чем болтают при дворе? Что их брак незаконен и должен быть расторгнут. Говорят, на том настаивает сама королева, даже наш друг Бернар, черт бы его побрал, придерживается того же мнения. Только король упрямится.
– Он не хочет потерять Аквитанию, – сказал Жоффруа. – Слишком богатая земля, чтобы от нее отказаться. Так что можешь забыть об этом.
– Нет, – не отступал Генрих, – Людовик не сможет удержать Аквитанию. С ним там почти не считаются. Они самовольные ребята, эти вассалы Алиеноры. Даже ее отец не мог управлять ими.
– А ты думаешь, что сможешь? – язвительно спросил Жоффруа.
– У меня будет больше возможностей, – заверил его Генрих. – У Людовика нет ресурсов. Но когда мне будут принадлежать Англия и Нормандия, я смогу силой заставить их подчиняться.
– Ты бежишь впереди самого себя, сын мой, – устало произнес Жоффруа. – Нет никаких гарантий того, что Англия будет принадлежать тебе. Господь знает: твоя мать и король Стефан много лет жестоко сражались за корону, но Стефан все еще сидит на английском троне, хотя люди и говорят, что Господь и все святые уснули на страшное время его правления. И у него есть наследник – Эсташ. И как бы ни были справедливы претензии на трон твоей матери, они ничем не подкреплены. Она потеряла шансы на успех еще много лет назад, когда своими капризами настроила против себя англичан. – По тону Жоффруа было ясно, что он и сам не одобряет поведения жены.
– Это несправедливо! – напустился на него Генрих. – Вы никогда не любили мою мать.
– Мы всегда от всего сердца ненавидели друг друга, и ты это знаешь, – жизнерадостно ответил Жоффруа. – Но речь не об этом. Те, кого соединил Господь, должны притираться друг к другу или жить раздельно, как мы. А что касается тебя, сын мой, то забудь об идиотском плане похитить французскую королеву у ее мужа. Если не забудешь, то горько пожалеешь. Уж поверь мне.
– Никакого похищения не будет. Для меня ясно как божий день, что Алиенора по доброй воле придет ко мне.
– Тогда ты еще глупее, чем я думал! – выпалил Жоффруа. Он поднял кубок и, налив в него вина из стоявшего на столе кувшина в форме льва, осушил залпом. – Ты ее вовсе не знаешь.
– Я знаю достаточно, чтобы хотеть ее и не только за ее земли. – Лихорадочные мысли молодого герцога несли его вперед. – Вы только подумайте, отец: если я женюсь на Алиеноре, то стану хозяином всех земель от Луары до Пиренеев – громадное наследство, возможно, большего не было за всю историю. Я смогу основать империю – империю Плантагенетов. Я прославлю наш дом, и вы будете мною гордиться. Да Людовик обделается от такой перспективы!
– Именно поэтому он никогда не откажется от Алиеноры, – напомнил Жоффруа. – С какой стати он собственными руками отдаст эти земли своему вассалу? Если Людовик разведется с королевой, на ее руку сразу же объявится целая толпа претендентов. Поэтому-то он и не торопится с разводом. До чего же ты упрям, Генри! Говорю тебе: оставь ее в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Да я буду владеть половиной Франции! Разве это «ничего хорошего»?
– Тогда подумай о своей бессмертной душе, молодой глупец.
– Я постоянно о ней думаю, можете не сомневаться, отец, – солгал молодой герцог.
Генрих закрыл дверь и, остановившись, принялся разглядывать Алиенору в мерцании свечей. На нем был все тот же простой охотничий костюм, что и на принесении оммажа. Она же, словно для контраста, надела легкое свободное платье из тончайшей белой ткани, сережки с драгоценными камнями, попросила своих дам расчесать ей волосы, сияющие теперь как яркое пламя. Алиенора вдруг поняла, что упивается той властью, которую ее красота и тело имеют над Генрихом. Она до головокружения ощущала прозрачность платья, свои торчащие соски, то наслаждение, что он получает, пожирая ее глазами.
Сбрасывая на ходу пояс и стаскивая одежду, Генрих быстро подошел к Алиеноре. У него была широкая грудь с легкой порослью каштановых волос, более темных, чем на голове, на плечах и руках – мощные мышцы. Алиенора не смогла удержаться и с приглушенным стоном бросилась навстречу, стянула с Генриха штаны, обнажив его восставшую плоть, которую принялась ласкать обеими руками. И тут он крепко обнял ее, рывком притянул к себе, прижался нетерпеливыми губами к ее лбу, потом нашел рот. Мозолистыми от верховой езды руками Генрих рывком стянул платье Алиеноры, богато украшенное вышивкой, до бедер, схватил ее за локти и чуть отодвинул от себя, чтобы полюбоваться на ее груди. Потом присел и стащил платье до конца, оно легло на пол вокруг ее ног, и теперь Алиенора стояла перед ним полностью обнаженная.
Он поднял ее и отнес на расстеленную кровать, потом лег рядом на шелковые простыни. Ласкающие руки Генриха были повсюду, и Алиеноре казалось, что она сейчас умрет от наслаждения. Она отвечала ему такими же ласками, дразня и возбуждая пальцами и языком. Наконец страсть одолела молодого мужчину, и он оседлал королеву, вошел так глубоко, как ни один любовник прежде, и, издав победный клич, затопил своим желанием. Чуть позже Алиенора требовательно взяла руку Генриха и направила его пальцы на свой клитор. Он сам знал, что ему делать дальше. Наступивший вскоре оргазм потряс ее, потому что Генрих, когда она достигла высшей точки наслаждения, снова затвердел и вошел в нее. Алиенора и представить не могла, что подобный восторг возможен.
