все было сделано по правилам, как в настоящем ограблении. И нас совесть не будет глодать… обглад… нет… не будет мучить. Понятно?
«Ну, – думаю, – уже проблемы с совестью».
У меня раньше с этим все было нормально. Пусть она гложает, глодает, черт, жрет Витьку!
А к вечеру пришел дядя Витя, и они с папой стали отрывать половицу в прихожей. Долго мучились, пока дяде Вите не прищемили палец. Но оторвали-таки… Оторвать-то оторвали, но папе не понравилось место для тайника. Сахарница, видите ли, не пролазит в дырку, хоть ты тресни. Пришлось доску обратно приколачивать. А она же хорошая, может даже дубовая, и, пока два раза папе по пальцам молотком не прилетело, не прибивалась.
Потом решили отрывать подоконник. С ним было проще. Вначале зачем-то сняли раму, потом нечаянно выдавили стекло из рамы, потом папа порезал палец, и я бегал по всему дому, искал бинт. Нашел у соседки, Машки Переваловой. В конце концов затолкали мы несчастную сахарницу под подоконник. Раму уже не стали ставить на место, все равно стекла нет…
У Сашки от всех этих идиотских действий глаза на лоб вылезли: она раньше такого не видела, хотя, я думаю, просто притворялась… В таком вытаращенном виде Сашка идеально подходила на роль последнего свидетеля. Я поделился этой мыслью с Витькой – ему идея понравилась. Тем временем он второе письмо наклеил: «Все бесполезно. Мы знаем, что деньги в подоконнике. Ваш Друг». Ничего себе друг! Правда? От таких друзей нужно избавляться в раннем детстве.
Дождавшись, когда дядя Витя с папой разойдутся по домам и успокоятся, а папа осмотрит все шпингалеты, замки и запоры (интересно, какой в этом смысл, если в окне на первом этаже стекла нет?), Витька предложил нам переодеться в негров. Все дело в том, что в какой-то там идиотской книжке или в фильме очень хорошо всех грабил какой-то негр. Или мулат? Но это неважно… Что я написал? Мулат? В том-то и дело, что не мулат, а мулатка! Представляете? Офонареть можно…
А потом Витька за голову схватился и говорит:
– Хоть убей, не могу вспомнить, мулатка грабила всех или одна женщина по кличке Анжелика?
«Ничего себе, – думаю, – разница».
Тогда я говорю:
– Ты давай вспоминай быстрее, а то это большая разница: негр, мулатка или Анжелика.
А он:
– Ладно, не такая уж и большая… Пусть Анжелика будет мулаткой. Вот и все.
Короче, прокрались мы в мамину спальню…
– Ты все испортишь, – заявляет мне Витька и натягивает на себя мамино праздничное платье. – Ты будешь моим негром-слугой. Как будто я с фазенды вернулась. Ясно? А то для тебя роль Анжелики еще не по зубам.
Думаете, я огорчился? Я обрадовался. Натянул себе на голову женский капроновый чулок, проковырял там, где глаза, дырки – и готов первосортный негр. Слабонервный наткнется – облысеет. А Витька помучился! Думаете, легко мужчине невысокого роста в праздничном женском платье гулять? Это только в фильме «В джазе только девушки» легко. Да и то актеры спотыкались, сам видел. А потом Витька маминой коричневой помадой себе по щекам – раз! И еще!
– Ну как тебе? – спрашивает шепотом.
– Я не разбираюсь в индейцах, сбежавших с тропы войны.
Это я его подкалываю, а он не соображает и еще себе немножко по лбу помадой как мазнет! Теперь вообще стал страшный, как баскервильское привидение.
Короче, кое-как выбрались мы из дома и поползли к воротам, чтоб письмо в почтовый ящик опустить. Анжелика за кусты цепляется и ругается, как… Нет, так мулатки не ругались! В этом я уверен. Даже когда их притесняли бледнолицые.
А когда до ворот оставалось всего ничего, метров пять, не больше, Анжелика повернула ко мне свое красное от злости и удушья лицо и говорит:
– Чихать мне на маскарад! Я сейчас задохнусь, ползая. Встану – и плевать, что подумают окружающие.
– Сдурела? – возмутился я. – Нас же увидят! Ты же знаешь, как папа на каждый шорох бросается! На каждую тень! Терпи, мулатка.
А Витька как прошипит:
– Сам терпи, негр. А Анжелика не такая, чтоб терпеть, и, вообще, я что-то не помню, чтобы она на карачках ползала. Всё! Терпение лопнуло! Если хочешь знать, это перед ней маркизы ангелов и короли ползали, а она через них переступала.
– Кончай лекции! – взмолился я. – Мы тут лежим, как разноцветные придурки, а ты!
– Вот сейчас будет дружба народов, – прошептал Витька и нахально встал. Встал, переступил через меня и положил письмо в почтовый ящик.
И в этот момент раздался звон осыпающегося стекла, и нервный голос папы потребовал:
– Стоять! Не шевелиться! А то стрелять буду. Мы будем стрелять. Нас не один! Нас много!
Тут мы с Анжеликой, маркизой ангелов, испугались.
А папа:
– Я уже стреляю.
Спокойным таким голосом, словно он внутренне смирился с тем, что, раз бандиты не шевелятся, придется их продырявить, пока целиться удобно.
Витька подпрыгнул на половину своего роста и, теряя туфли, бросился в кусты. Я за ним. Слава богу, папа у нас близорукий. А так лежать бы нам, неграм, на своей земле.
Мчимся мы по помидорам в сторону забора. Только Витька дрыгается, словно стреноженная лошадь. Ясное дело, платье ему мешает.
А дальше представьте себе такую картину. Дядя Витя, наш сосед, перед сном в сад вышел побаловаться сигареткой. Прислонился к штакетнику и размышляет о счастье и судьбе. И вдруг совершенно неожиданно раздается выстрел. А секундой позже, ломая сучья и ноги, из кустов вылетает желторожая Анжелика, а следом за ней – перепуганный негр. Представляете?
– Здрасьте, – поперхнулась Анжелика от неожиданности.
А дядя Витя сразу отключился и уже не здоровается, а только так многозначительно шепчет, словно секретом делится.
– Ты дывысь, якы нэгры-ы… – и потихоньку, цепляясь за забор, оседает на грядки. – Шоб я вмэр – нэгры…
Негры! Думать же надо! Откуда в Приреченске негры?! Разве мы в Африке? Но дядя Витя очухался быстрее, чем мы предполагали. А может, он и не падал на подкосившихся ногах, может, он сразу искал рогатину в траве? Ту самую, которой поддерживают прогибающиеся под тяжестью яблок ветки. Одним словом, он так врезал этой своей палкой по голове ничего не подозревающей Анжелике, что башка мулатки укатилась в траву.
До сих пор вечерами Анже… – тьфу! – Витька вспоминает о маминой шляпе с благодарностью. Она спасла ему жизнь. Шляпа и реакция. Увидев над своей головой палку, Анже… Витька рухнул, как подкошенный. Палка врезала по забору и переломилась. Шляпа улетела в кусты.
– Ах вы ж, нэгры! – вскричал ошалевший дядя Витя и полез на штакетник.
Но мы уже убегали. Витька выскользнул из маминого праздничного платья и на четвереньках с огромной скоростью, словно голодный таракан, бросился через двор. В этот момент под боцманом обломился хлипкий штакетник. Забор с треском лег на помидоры. На наши помидоры! И это послужило мне сигналом. Я вдруг совершенно отчетливо понял, что если мгновенно не испарюсь, то буду первым негром в нашем поселке, которому надерут уши за потоптанные помидоры. Дядя Витя не расист, наоборот, он всех пивом угощает, но если он меня догонит – выдерет без размышлений. Первым быть, конечно, приятно, но я уже убегал вслед за Витькой. И папа тоже не расист, но…
Бах! – раздался еще один выстрел. Это отец снова промахнулся. Бен Джонсон так не прыгал, как я запрыгнул за угол дома. Даже когда Бен прыгал с допингом!
За углом стоял Витька, в трусах и со страшной коричневой рожей, и трясся не то от холода, не то от страха.
Увидев меня, он попятился:
– Что это?! Кто? Ты?!
– Я тебя убью, – прошептал я брату. – С твоими книжками! Читатель фигов!
И в этот момент рядом раздалось:
В ночи блистала соловейка,
Сверкали очи у котов…
Я не развенчана! Развинчена…
На триста страстных голосов…
Только спустя некоторое время до меня дошло, что это Мария, студентка филологического факультета,
