села, отодвинула кастрюлю и посмотрела на него. — Рассказывай.
— Что ж, — он встал, и мы снова оказались «в белизне». — Твоя жизнь остановилась здесь…
На экране передо мной появилась картинка того, как я лечу под колёса машины. Той самой. И я вздрогнула. Шутки шутками, но что значит «жизнь остановилась»? Я что, реально умерла?
— Нет, ты не умерла. — Кажется, я уже привыкла не задавать вопросы вслух, но получать на них ответы. — Это точка, которая меняет всё. Но есть два варианта, и мы не можем выбрать, по которому тебе пойти — мы с Тарой.
— Тарой? — Я непонимающе посмотрела на Дема.
— Ты её Танькой называешь.
— Как представилась, так и называю, — огрызнулась я. — Ну, так и что? Из чего выбирать?
И Дем хлопнул в ладоши.
* * *
Больничная палата. Две кровати, на одной из которых лежит женщина, очень похожая на меня. Левые нога и рука в гипсе, голова в бинтах, на щеке ссадина, которая точно быстро не заживёт. И бутылка с водой на тумбочке, до которой не дотянуться. И я-на-экране шевелюсь, пытаясь придвинуться ближе, но не выходит. И покричать не получается, потому что в горле сухо, как в Каракумах.
Знаете, смех смехом, а вот так смотреть на себя со стороны очень страшно, и я только что это поняла.
— Что это? — Я повернулась туда, где стоял Дем, но его не было. Оглянулась. Пусто.
А на экране продолжалось действие, и словно несколько часов прошло. Я увидела, что зашёл врач, не Игорь Юрьевич, другой, странный такой, с молоточком в нагрудном кармане халата и улыбкой во весь рот. Он что-то сказал, но я не поняла, что — здесь не было звука, только картинка. От этого стало ещё страшнее. Одно дело, когда я не только вижу, но и могу определить, действительно ли так среагировала бы в данной ситуации, здесь же оставалось только смотреть.
Врач поводил молоточком перед моим — пусть будет так, всё-таки там я — лицом, продолжая говорить. Я кивнула, что-то сказала в ответ. Он рассмеялся… Не помню, когда последний раз мужчина смеялся над моими словами. Глупо. Как же глупо.
Изображение ускорилось, и вот уже я сидела на больничной кровати, а рядом стояла инвалидная коляска. Поначалу вздрогнула, но поняла, что это не по причине моей инвалидности, просто гипс ещё не сняли, а из-за руки я не могу пользоваться костылями. В палату вошли Игорь Юрьевич, тот врач и девушка в костюме медсестры. Они помогли мне перебраться в коляску, и второй врач вывез меня из здания больницы.
И снова перемотка. Я сидела на диване в своей квартире, а тот второй врач… Странно так его называть не в больнице, но как? В голове всплыло «Володя», — и я согласилась: пусть будет Володей. Он что-то делал на кухне. Я видела лишь его силуэт, отражающийся в дверце книжного шкафа. На Володе — а неплохо звучит! — был простой домашний костюм и розовый фартук в голубой цветочек. Откуда у меня такой? Я в жизни никогда фартуками не пользовалась.
Ещё кадры вперёд, и мы с Володей стояли на главной аллее городского парка. Он держал меня за руку и что-то говорил, я улыбалась, а потом кивнула и внезапно взлетела, подхваченная его руками. Так в детстве меня кружил отец, и я смеялась. Здесь тоже смеялась, кажется, от счастья.
Я привыкла не слышать, только видеть, раздражало лишь то, что не могла угадать, какое время проходит с перемоткой. И уже не было страшно, только непонятно.
За окнами оказалось темно, а я — оказалась одна в квартире. Видела, что беспокоюсь, хожу по комнатам, словно жду чего-то. Или кого-то. Взгляд на часы показал третий час ночи, когда входная дверь открылась, и ввалился Володя. И мне совсем не нужно было слышать, чтобы понять — он пьян настолько, что разговаривать с ним бесполезно. Я пошла в ванную и заперлась. Смотрела на себя в зеркало, и по моим щекам катились слёзы.
Неужели это один из вариантов? Но почему такой? Где я ошиблась? Я знаю себя, знаю, что бы сделала в такой ситуации: просто собрала его вещи и выкинула вместе с ним на улицу. А тут… Почему не так?
На экране отобразилась новая сцена. Я стояла у окна и сквозь пелену дождя наблюдала за тем, как внизу Володя, совсем не скрываясь, целует молодую девушку. Со стороны мне было видно, как сжимаются кулаки, как ногти впиваются в ладони… Я злилась. Очень злилась. А потом пошла на кухню, достала из холодильника кастрюлю с супом и поставила её на плиту. На лице проявилась спокойная улыбка.
Я смотрела на экран и ничего не понимала. Да, я хотела изменить свою жизнь и сейчас видела на один из её вариантов, но как такое может произойти?
«Запомни, если вдруг ты попадёшь в ситуацию, с которой не получится справиться, просто уйди. Никогда не терпи!» — так говорила одна моя знакомая, а я соглашалась, всегда думая, что в моей жизни не может быть ничего, что я не смогу пережить. И ведь так и есть. Я научилась улыбаться всему происходящему, и мой мир не выглядит серым, как у многих вокруг. Ко мне приходили поговорить, спросить совета, просто помолчать, и никто не уходит без помощи. И я всегда улыбалась им вслед, потому что это наполняло душу теплом и ощущением, что я кому-то нужна.
Кстати, а почему за всё время я ни разу не увидела никого из родных и знакомых? Только мы с Володей вдвоём, если не считать той сцены в больнице. «У неё никого нет», — всплыли в голове слова Таньки. То есть в этом варианте моей жизни я одна? А где все?
Словно отвечая на мой вопрос кадры снова пронеслись вперёд, и теперь я стояла на кладбище перед тремя памятниками. На двух дата смерти одна, на третьем — другая, далеко в будущем. Моём будущем. Значит, всё произошло вот так. Первые два — родители, третий — Володя. Если верить датам, ему было всего сорок пять. Всего.
Сердце рвалось на части, но не по его поводу. Мама — красивая и самая умная, кубики с буквами и цифрами на полу между нами, яблочное варенье в тазу на плите, прогулки по нашему маленькому городку и придуманные ею истории, празднование моей первой пятёрки и подготовка к первому свиданию. Папа — вечно что-то рассказывающий и смеющийся, катание на велосипеде, парад Победы с шариками в его
