— Глядите! — Клаус показал туда, где всходило солнце. Неподалеку стоял серый квадратный фургон, и на боку у него виднелась надпись «Г.П.В.».
— Должно быть, это и есть Группа Поющих Волонтеров, — сказала Вайолет. — Разносчик говорил, что только ему и волонтерам разрешили находиться в этом районе.
— Значит, фургон — единственное средство спрятаться, — сказал Клаус. — Если нам удастся проникнуть в него — мы уйдем от полиции, во всяком случае, на какое-то время.
— Но на этот раз Г.П.В. может оказаться настоящим Г.П.В., — запротестовала Вайолет. — И если волонтеры эти причастны к зловещей тайне, о которой пытались сказать нам Квегмайры, мы попадем из огня да в полымя.
— Или же это приблизит нас к решению загадки Жака Сникета, — в свою очередь возразил Клаус. — Вспомните, прежде чем его убили, он сказал, что работал волонтером.
— Если нас посадят за решетку, решение загадки Жака Сникета нам ничего не даст, — сказала Вайолет.
— Блусин, — проговорила Солнышко, имея в виду нечто вроде «У нас, собственно, нет выбора». И неуверенными шажками она направилась впереди всех к фургону.
— Но как нам в него попасть? — Вайолет зашагала рядом с сестрой.
— И что мы скажем волонтерам? — спросил Клаус, нагнав сестер.
— Импро, — ответила Солнышко, и это означало «Что-нибудь придумаем».
Но на этот раз детям не пришлось ничего придумывать. В тот момент, когда они подошли к фургону, какой-то бородатый мужчина, державший в руках гитару, высунулся из окошка и окликнул их.
— Мы вас чуть не забыли, брат, и вы, сестры! — произнес он. — Мы как раз заправились бесплатным бензином и готовы ехать в больницу.
Волонтер улыбнулся, отпер дверь и, распахнув ее, поманил детей.
— Запрыгивайте! — пригласил он. — Мы не хотим терять наших волонтеров, когда мы еще и первого куплета не спели. Ведь, говорят, в наших местах скрываются убийцы.
— Вы прочли это в газете? — нервно спросил Клаус.
Бородатый засмеялся и взял жизнерадостный аккорд.
— Нет-нет, мы не читаем газет. Чтобы не огорчаться. Наш девиз «Отсутствие новостей — хорошая новость». Вы, наверно, новички, раз этого не знаете. Ну, запрыгивайте.
Но Бодлеры все медлили. Как вы наверняка знаете, не очень благоразумно садиться в машину с кем-то совсем незнакомым, особенно если этот кто-то верит в такую чепуху, как «отсутствие новостей — хорошая новость». Но совсем уж неблагоразумно стоять на виду посреди плоской безлюдной равнины, когда туда со всех сторон стягиваются полицейские силы, чтобы арестовать вас за преступление, которого вы не совершали. Поэтому трое детей стояли на месте, решая, что выбрать: то, что не очень благоразумно или то, что совсем неблагоразумно. Они поглядели на бородача с гитарой. Потом друг на друга. А потом оглянулись на лавку «Последний Шанс» и увидели, что из дверей выскочил хозяин и бросился по направлению к фургону.
— О'кей, — сказала Вайолет, — запрыгиваем.
Бородатый улыбнулся, дети залезли в фургон и закрыли за собой дверь. Но хотя бородатый волонтер приглашал их запрыгнуть, они не стали прыгать. Ведь люди прыгают в радостные моменты своей жизни. Водопроводчик, например, может запрыгать, починив особо сложную протечку в ванной. Скульптор запрыгает, завершив скульптуру «Четыре бассета, играющие в карты». А я запрыгал бы как никто и никогда, если бы мог каким-то образом вернуться в тот ужасный четверг и не пустить Беатрис на файв-о-клок, где она впервые повстречала Эсме Скволор.
Однако Вайолет, Клаус и Солнышко и не подумали прыгать, поскольку не были ни водопроводчиками, заделывающими протечку, ни скульпторами, завершающими свое произведение искусства, ни авторами, мановением пера вычеркивающими из чьей-то жизни целую полосу несчастий. Они были тремя доведенными до отчаяния детьми, которых ложно обвинили в убийстве, и поэтому им пришлось сбежать из лавки и кинуться в неизвестно чей фургон, чтобы не попасть в руки полиции. Бодлеры не запрыгали, даже когда заработал мотор и фургон начал удаляться от лавки «Последний Шанс», невзирая на отчаянно жестикулирующего хозяина, который пытался остановить его. И даже когда фургон Г.П.В. покатил по безлюдной местности, бодлеровские сироты продолжали сомневаться, что когда-либо жизнерадостно запрыгают.
Глава третья
Мы братья-волонтеры, с болезнью борцы,Поем — распеваем день напролет.Кто нас печальными зовет,Бессовестно тот соврет.
Мы ходим по больнице, больных веселя, —А ну-ка, улыбнитесь, страдальцы, во весь рот, —Хотя б у вас из носу кровь,Хотя б вас желчью рвет.
Тра-ла-ла, все трын-трава!Уйдет болезнь, конечно.Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!Воздушное сердечко.
Приедем мы в больницу, в палаты войдемИ примемся тут же до колик смешитьТех, кого доктор посулилНа части распилить.
Поем мы днем и ночью, ночью и днем,Поем для тех, кто бодрствует, поем для тех, что спят,И для детей, что смазаныЗеленкою до пят.
Тра-ла-ла, все трын-трава!Уйдет болезнь, конечно.Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!Воздушное сердечко.
Поем для ветерана, что корь подхватил,Поем для девицы, лежащей в бреду,И для больных чумой споемСебе же на беду.
Тра-ла-ла, все трын-трава!Уйдет болезнь, конечно.Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!Воздушное сердечко.
Один мой коллега по имени Уильям Конгрив когда-то написал очень грустную пьесу. Она начинается строкой: «И чары музыки смягчают волнение души». Фраза эта в данном случае означает — если вы взволнованы или выведены из душевного равновесия, послушайте музыку и она вас успокоит и ободрит. Сейчас, например, когда я скорчился позади алтаря в Соборе одной, как говорят, святой, мой друг играет сонату на органе, чтобы успокоить меня и чтобы прихожане не услышали стука моей пишущей машинки. Скорбная тема сонаты напоминает мне мелодию, которую любил напевать мой отец, когда мыл посуду, и, слушая ее, я на время забываю о полудюжине неприятностей.
Однако успокоительное воздействие музыки на взволнованную душу безусловно зависит от характера музыки, и я с сожалением должен сказать, что бодлеровские сироты, слушавшие распеваемую волонтерами песню, не почувствовали ни малейшего успокоения или бодрости. Очутившиеся в фургоне Вайолет, Клаус и Солнышко до такой Степени были озабочены тем, как избежать ареста, что на первых порах даже не огляделись вокруг. Но когда они отъехали на порядочное расстояние от лавки «Последний Шанс» и хозяин ее превратился в пятнышко на плоской безлюдной равнине, дети обратили внимание на свое новое убежище. В фургоне ехало человек двадцать, и все без исключения были невероятно жизнерадостны. Жизнерадостные мужчины, жизнерадостные женщины, горстка жизнерадостных детей и очень жизнерадостный водитель, который время от времени отрывал взгляд от дороги и, обернувшись, одарял пассажиров веселой улыбкой. Раньше, когда Бодлерам доводилось совершать долгое путешествие в автомобиле, они обычно читали или смотрели на окружающий пейзаж и при этом думали о чем-то своем. Но тут, едва фургон отъехал от лавки, бородач начал играть на гитаре и петь, вовлекая в пение всех волонтеров, однако каждое веселое «тра-ла-ла» вызывало у Бодлеров лишь еще большую тревогу. Когда волонтеры затянули куплет про носы, из которых идет кровь, дети только и ждали, что вот-вот кто-нибудь перестанет петь и воскликнет: «Постойте! Этих троих в фургоне раньше не было! Они не наши!» Когда поющие дошли до куплета, где доктор обещал кого-то распилить пополам, дети не сомневались, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте! Эти трое не знают слов! Они не наши!» А когда жизнерадостные пассажиры запели ту часть песни, где речь шла о смертельных микробах, Бодлеры окончательно уверились, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте-ка! Эти трое детей — убийцы, про них написано в „Дейли пунктилио“. Они не из наших!»
Но жизнерадостные волонтеры предавались радости без перерыва. Они так твердо были уверены, что «нет новостей — хорошая новость», что никто не подумал читать «Дейли пунктилио». Они пели с огромным увлечением и не заметили, что Бодлеры не из их числа.
— Ох и люблю я эту песню! — провозгласил бородач, когда был пропет последний куплет. — Так бы и пел ее всю дорогу до самой больницы. Но, пожалуй, надо поберечь голос для трудового дня. Давайте-ка просто посидим и весело поболтаем.
— Потрясно, — заявил один из волонтеров, и все остальные закивали, выражая согласие. Бородатый отложил гитару и подсел поближе к Бодлерам.
— Надо придумать себе другие имена, — шепнула Клаусу Вайолет, — чтобы никто не догадался, кто мы такие.
— В «Дейли пунктилио» и так перепутали наши имена, — шепотом ответил Клаус, — может, нам лучше называться своими, настоящими?
