Во время последнего приезда в Глен-Роуз Коттен проехала две лишние мили, чтобы заглянуть в Палеонтологический музей. Ее потрясли экспонаты — особенно следы людей и динозавров. Она поговорила с несколькими людьми, и все они твердо отстаивали свои убеждения. Посмотрим, что они скажут, когда услышат ее репортаж.
Когда Коттен Стоун остановилась на засыпанной гравием парковке у местного объекта паломничества туристов, она почувствовала уже знакомый прилив радостного волнения. За последние два года она сделала несколько сенсационных сюжетов: когда дважды отыскала Святой Грааль; когда заставила Ватикан открыть свои тайники и вернуть иудеям менору Второго Храма, которую в 70 году нашей эры привез в Рим император Тит; когда рассказала об удивительной находке — древнейших свитках, обнаруженных в пещерах у Мертвого моря; когда первой сообщила о том, что обнаружены тридцать сребреников, которые заплатили Иуде Искариоту за предательство Христа. Но главное достижение — впереди. Когда дело касалось сенсаций, связанных с религией, в эфире Коттен Стоун не было равных. И вот теперь она собиралась мимоходом разрушить главную научную теорию — теорию эволюции — прямо здесь, жарким полднем, на пыльной техасской трассе. Она гнала машину, уже чувствуя прилив адреналина.
Коттен поставила машину за фургоном Эн-би-си отделения «Даллас/Форт-Уорт» с видеооборудованием, припаркованным прямо перед лавкой Джилли. Телевизионщики были готовы передать ее новый сюжет, который изменит мир, сначала вверх — к орбитальному спутнику, а потом — вниз, к замершей в ожидании аудитории. Она покажет миру кость динозавра, в которой застрял наконечник копья — доказательство того, что человек жил 150 миллионов лет назад, бок о бок с динозаврами.
Вылезая из машины, Коттен взглянула на затянутое тучами техасское небо. А теперь крепче держитесь за стулья, иначе свалитесь, подумала она. Коттен Стоун снова собиралась взорвать вечерний эфир.
Всего через неделю с того момента, который должен был стать ее звездным часом, Коттен Стоун снова стояла перед камерами. Но сейчас ее щеки не пылали от радостного волнения, а в голосе не было торжества. Глаза были густо накрашены, чтобы веки не казались такими опухшими. Она вся поникла, а когда заговорила, ее голос дрожал от стыда.
— Я хочу принести извинения всем тем, кого я ввела в заблуждение или оскорбила, — говорила Коттен, стараясь не смотреть в камеру. Она уставилась в заготовленные записи, чувствуя взгляды собравшихся в студии, кожей ощущая их презрение. — У меня не было намерения обманывать или участвовать в обмане зрителей канала Эн-би-си и его филиалов. Я не собиралась лгать. Меня обвиняют в том, что я игнорировала доказательства того, будто реликт, теперь известный как «кость творения», — умело сфабрикованная фальшивка. Искренне заявляю: у меня не было никаких данных о том, что реликт является подделкой, и я не желала никого обмануть. Если я нанесла кому-либо моральный ущерб, то глубоко сожалею об этом. Надеюсь, вы меня простите.
Коттен разжала пальцы, и листки бумаги рассыпались по полу студии. Она вышла из-под света прожекторов, а потом — из студии. Никто не проводил ее. Никто не попрощался с ней. Путь до дверей, прочь от этого жуткого молчания, показался бесконечным.
На улице толпились люди. Корреспонденты защелкали фотоаппаратами и наперебой стали выкрикивать вопросы:
— Скажите, мисс Стоун, правда ли, что вас принудили отказаться от своих заявлений?
— Будете ли вы и дальше искать доказательства истинности библейской версии происхождения мира?
— Что вы собираетесь делать теперь, после увольнения?
Она увидела Теда Кассельмана, стоящего рядом с такси.
Он помахал ей рукой, а когда она подошла, открыл дверцу.
— Почему-то подумал, что ты не в состоянии сама ловить такси.
Она поцеловала его в щеку.
— Спасибо, что пришел, Тед. Я всегда знала, что могу на тебя положиться.
— Я уже говорил: ты для меня как родная дочь.
Коттен проскользнула на заднее сиденье, и Тед нагнулся к ней.
— Ты уверена, что поступаешь правильно? Уверена, что хочешь уехать из Нью-Йорка?
Коттен кивнула.
— Пока что южная Флорида устраивает меня больше всего.
— Не забывай, здесь у тебя есть друзья.
В ответ она лишь слабо улыбнулась.
— Ну что ж, детка. Ты уже побывала в аду и сумела вернуться. Вернешься и на этот раз. Не сомневаюсь.
Он поцеловал ее в лоб и захлопнул дверцу.
Машина тронулась, и Коттен показалось, что ее душа проваливается в бездну.
Перу
Год спустя
Коттен Стоун прислонилась лбом к прохладному иллюминатору самолета. Местами проглядывала поверхность земли; большую часть ее заслоняли густые облака. Коттен посмотрела на часы. Самолет летел по расписанию. Заложило уши, когда он начал приближаться к пункту назначения — международному аэропорту Лимы. Словно побаиваясь повторения истории, Коттен прислушалась к лязгу шасси, выдвигающихся из пазов. Она закрыла глаза. Лима. Новый сюжет. Новый старт. Прошел мучительный год борьбы с депрессией, и впервые после скандала с «костью творения» у нее появился шанс вернуть утраченную веру в себя.
Когда шасси с глухим стуком выдвинулось, она вцепилась в подлокотники. Теоретически она понимала, что все дело в подъемной силе и давлении, но в глубине души ей было нелегко поверить в то, что эта сила способна поднять в воздух такую огромную и тяжелую штуку, как самолет. А уж управлять его снижением, чтобы он не упал на землю и не разбился вдребезги, — это из разряда фантастики. Потому-то пальцы и вцепились в обивку подлокотника. Во время взлета и посадки она всегда читала молитвы.
Лишь только в сознании промелькнуло слово «молитва», как ей стало зябко, так зябко, что показалось, будто что-то кольнуло основание шеи. Она содрогнулась. Волной нахлынули воспоминания. Не так уж часто она молилась. Коттен глубоко вдохнула носом, выдохнула ртом. Перед вылетом из Форт-Лодердейла она запаслась успокоительным… именно на этот случай. Ей удавалось справляться с приступами беспокойства с помощью визуализации и дыхательных упражнений, но воспоминания одолели ее именно в тот момент, когда самолет стал приземляться, и все это вместе не позволило сосредоточиться.
Коттен села поудобнее и просунула ладони под пристежной ремень, там, где ключицы. Ремень, ограничивающий движения, усиливал нервозность. Захотелось снять его, убрать подальше от тела. Желание встать, свободно двигаться заклокотало в ней, как пузырьки в бутылке с газировкой, которую встряхнули, — и если бы она не сумела подавить в себе это желание, оно непременно выплеснулось бы наружу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
