– Да не, Николаич, нормально все. Задумался я просто. Разной ерундой голову забиваю. Лишь бы о пожрать не думать.
– Это да, а то все разговоры вечно крутятся вокруг этой злободневной темы… А о чем же ты сейчас думал? Уж сильно серьезное лицо у тебя было, будто у профессора.
– Да ни о чем… так… Вот смотри: у нас тут одиннадцать человек осталось.
– Девятнадцать. Еще восемь баб в своем сарае.
– Их не считаю, я про наших только. Вот есть среди нас хоть один, кто в тюрьме или зоне сидел?
– Хач сидел, и сидел серьезно. Он вечно законника из себя строил, хотя по жизни шестерка явная; Нос тоже срок отмотал, правда, по мелочи вроде бы, да и пальцы вообще не гнул.
– Носа при запуске убило, при самом первом, месяца через два, как мы сюда попали. Шар тогда накрыл дно карьера, в котором он прятался. Хач тоже еще первой зимой простудился и сгорел от жара. Я про тех, кто сейчас остался.
– Не, вроде нет таких. Может, правда, Киркоров наш сидел. Он-то о себе мало рассказывает.
В сарае дружно захохотали все обитатели, даже Киркоров изобразил нечто похожее на радостную улыбку. В день, когда они сюда попали, при неудачной посадке самолета бедняге не повезло. Он выжил, несмотря на изуродованную шею, но голоса лишился. Вероятно, повредило голосовые связки – раны у него тогда были серьезные, непонятно, как вообще копыта не отбросил. В общем, дар речи у него был потерян полностью – никто с того дня от него не слышал ни единого слова. Надо сказать, это не мешало ему занимать в коллективе уважаемое положение – несмотря на пережитые ранения, он, пожалуй, был самым выносливым и сильным из уцелевших. А то, что при всех своих несчастьях он не потерял чувство юмора, лишь добавляло ему уважения. Что с юмором у него все обстояло в полном порядке, выяснилось в один из первых дней, когда ныне покойный Хач агрессивно поинтересовался у кашляющего кровью чуть живого пассажира, как его следует называть:
– Эй, ты, с золотым голоском: ты там живой еще? Тебя как звать-то?
Тот, с трудом приподнявшись, расчистил солому с пола, веточкой на земле нацарапал «Киркоров». У назойливого Хача больше вопросов не было.
Насколько Андрей помнил, это была первая шутка в истории их злоключений – до этого ему здесь не доводилось вообще смех слышать, а уж дружный смех и подавно.
Правда, сам Андрей ни разу так немого не называл, только коротко – Кир. Да и не только Андрей.
Прапор между тем не унимался:
– А чего ты о сидельцах спрашивал?
– Да так… Вот посмотри сам: среди нас уголовников, получается, вообще нет. И не было, если не считать Хача, да и тот бледная карикатура на карманного воришку. Ты, Николаич, механик хороший, специалист по тяжелой технике, по сути, офисный механик, летел разбираться по рекламациям на бульдозеры. Я электронщик изначально, а потом бизнесмен мелкосредний – с криминалом дел никогда не имел. Гнус наш вообще студент-гуманитарий из университета, а Декан и есть декан – из строительного института. На кого ни посмотри, все, как один, приличные люди. Но по сути все мы сейчас сидим уже второй год. Наши надзиратели с нами не общаются, модели поведения не навязывают. Им лишь бы мы работали и не убегали, ну за драку еще могут поколотить. Вот и все их требования. Уголовников среди нас тоже нет: «воспитывать» на уголовный лад нас некому. И что мы имеем в итоге? Мы дружно стали закоренелыми арестантами или, по крайней мере, пытаемся ими казаться. Переняли жаргон, терминологию, образ мышления – и все это без малейшего внешнего давления. И без причин. Вот принято так себя вести за решеткой, вот и ведем себя так. И причем в массе ведь мы люди неглупые, понимаем, что бред это. Со стороны послушать некоторые наши разговоры, так чуть ли не извиняемся друг перед другом за этот спектакль. Я уж молчу о том, как фальшиво иногда выходит. Странно слышать, допустим, от интеллигентного редактора иллюстрированного журнала фразы в духе: «Господа, как только эти носилки дотащим, я сразу на дальняк рвану, а то рыжий друг мне прямо здесь очко рвать начнет».
– Угу, – кивнул Прапор. – Вот и пойми, что было первым – яйцо или курица. Мы ведь первоначально друг друга по именам, а то и отчествам звали. А теперь?
Гнус, не выдержав, высунул голову из соломы, зловеще ответил:
– А теперь начнем в петухов народ определять. Правда, Дрю?
– Ты, сладенький, первым и определишься, если еще раз утром всех перебудишь не по делу, – буркнул Прапор. – Так что, студент, учись кукарекать. Андрей, я вот еще до ЭТОГО читал где-то, что опыт был такой, социологический вроде бы. Взяли кучу студентов: часть назвали охранниками, часть заключенными. Заключенные сидеть должны в камерах, охранники водят их в столовую или еще куда. Никаких требований к поведению не было, им только определили названия ролей и мелкие условия режимные. В итоге охрана начала вести себя не хуже ментов-передовиков: с постоянными шмонами и карцерами за неубранный огрызок яблока, а заключенные ударились в отрицалово, пытаясь по-всякому ломать режим. Заметь, никакого принуждения не было – сами. Лучшему другу готовы были руки заламывать. Видимо, и с нами что-то подобное… Гнус, чем трещать не по делу, глянь-ка, что там за подозрительная тишина снаружи. Уже рассвело давно, а нас никто не поднимает, да и обстановка какая-то нездоровая… уж больно тихо…
Гнус без комментариев выбрался из соломы – очевидно, и самому было интересно. Добравшись до дверей, он изучил обстановку через все доступные щели с этой стороны. Затем, перебравшись в угол, цепляясь за выбоины в стенах, добрался до крыши, ухватился за стропило, приник к узкой дыре – самому большому «окну» сарая.
– Вот блин! Котел вижу – закрытый стоит на треноге. И рядом с ним вообще никого.
– Как – никого? – опешил Прапор. – Солнце уже поднялось, давно должны кормить начинать.
– Может, у них будильник не зазвонил, – несмешно пошутил Гнус. – О! Чубака топает, а с ним еще и Корявый. И дистрофиков за ними целая куча прыгает. Один мохнатый потопал к бабам, второй к нам рулит. Все, сейчас точно пожрать дадут.
– Странно… сильно опаздывают. Как бы опять не началось, – протянул Андрей.
– Не накаркай, – нервно проговорил Прапор.
С грохотом распахнулась дверь, здоровенный рыжий урод приглашающе взмахнул секирой. Андрей не мешкал – вышел сразу за Гнусом. Этого шустрого студента никому не перегнать, пожрать он всегда бежит первым. Проходя мимо молчаливого надзирателя, брезгливо повел носом, сплюнул – гориллообразный гигант чуть ли не на гектар благоухал. От них и самих сейчас несет так, что одеколон на коже кипеть будет, но до этой твари им очень далеко.
Надзиратель и глазом не моргнул. Скорее всего, для него просто непостижим смысл этого оскорбительного жеста Андрея.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
