Милехин постоял у двери третьего класса. Какой-то комиссар с желтым портфелем подмышкой, проходя, толкнул его и тихо проговорил:
- Извините.
Милехин, чтобы не мешаться, отошел и сел на подоконник. Бегали мимо с фонарями и какими-то черными ящичками железнодорожники, свистели на разные голоса паровозы, стучали буфера вагонов. Сверху, тихо и не спеша, грело и станцию, и грязные вагоны, и набухающую влагой землю большое чистое солнце.
Рядом упала сосулька. Милехин наклонился и поднял ее,- она была без пустоты внутри. Упала вторая, третья - все такие же.
"К урожаю,- подумал Милехин,- налив будет полон и умолот богатый. Штука-а..."
И ему вспомнилось, что снег тает не от солнца, а больше ночью, от земли. И тает дружно.
- К урожаю,- сказал вслух Милехин и. сказавши этак, подумал о деревне.
Подумал, что скотина у него вся ко двору - чалая и бурая, хозяйство идет хорошо. В прошлом году плох был урожай, а нонче должен быть хорош март весь сухой, да вот коли апрель будет в сырости - благодать. А теперь в такое святое время винтовку чисти, а то на часах у какого-нибудь склада стой. Ему стало нехорошо на душе, он поднялся, прошел три раза по перрону и решил итти в роту. В это время его окликнули:
- Кольша!
Милехин обернулся и узнал одного из товарищей по роте, Федьку Никитина. Он месяц назад заболел тифом, и его увезли в больницу. Милехин подошел к нему, и они подержали друг у друга руки.
- Как живешь-то? - спросил Милехин.
- Ничо. В поправку на два месяца в деревню пустили. Поеду сейчас.
- Ты какого уезда-то?
- Татарского,- ответил Никитин с удовольствием.- Через полдня, брат, дома буду. А ты?
Милехин нехотя ответил:
- Ново-Николаевского... Двое суток надо ехать. Ноне поезда-то беда как ходют, а коли с "Максимом", так и всю неделю.
- С "Максимом", верна,- подтвердил Никитин и звонким радостным голосом сказал: - Айда, ко мне чай пить.
Милехин согласился. Когда они шля, Милехин заметил, что Никитина пошатывает от слабости, а с лица он был такой, будто под венец шел. Милехин ему позавидовал.
За чаем Никитин, как и все послетифозные, ел много и угощал Милехина. А Милехин не слышал, что рассказывал ему Никитин про больницу, докторов, а думал о своей деревне.
И когда он вышел из вагона, распрощавшись с товарищем, то решил уехать домой с этим же поездом. Прошло три вагона, хотелось сесть в самом хвосте поезда, но не вытерпел, вошел в вагон, прошел одно купе и в следующем полез под лавку.
В купе сидело пятеро солдат. Один из них, с расщепленным носом, спросил:
- Куда ты?
- Домой,- ответил Милехин.
- А-а...- сказал солдат, а другой, макая сухарь в стакан с чаем, спросил:
- Далеко тебе?
- До Ново-Николаевска. Одну станцию не доехать.
- Далеко. Документов нету?
- Нету.
- И хлеба нету?
Милехин ответил со злостью:
- Ну, нет, а тебе чо?
- Лежи уж,- сказал солдат.- Как-нибудь доедешь.
Два дня пролежал, не вылезая, под лавкой Милехин и на третьи сутки ночью слез на Грачевой. От Грачевой до Крутого осталось пятнадцать верст, и утром Милехин был дома.
Милка завизжала и кинулась под ноги. Гусь испуганно бросился в сторону, под опрокину-тые розвальни; на конском черепе, воткнутом на заборный кол, как и год назад, сидел воробей и чистил под крылышками. Сенька выглянул в двери и заорал в избу: - Мамка, батя приехал!
Баба поставила самовар, принесла молока, нарезала калачей и, утирая в кути подолом глаза, спросила:
- Надолго те пустили?
- На двое месяцев,- степенно сказал Милехин, и ему самому поверилось сказанному.
- Война кончилась, што ли?
- Где кончать? По болезни пустили.
- Какая болесть-то?
- А чорт ее знат. Докторам известно.
- Конечно, докторам известно,- всхлипывая, сказала Марья,- уморили человека-то, да еще и не говорят - чем.
- Ладно, не лопшись. Буде.
В деревне спрашивали:
- В кумынию не записался?
Милехин отвечал:
- Брюхом не вышел, говорят.
- Ишь ты...- удивлялись мужики.- А у нас тут бают - в Омске-то усех в кумынию пишут, а кто не хочет, тому затылок бреют и к немцам шлют. Не видал таких?
- Не приходилось,- отвечал Милехин.
- Набродь мутить народ, добра не жди.
Милехин подтвердил:
- Не жди...
Но расспросы скоро кончились. Начался взмет земли, и все пошли на пашню. Весна шла тихая, апрель сырел - падали недолгие, но хрупкие дожди.
- Благодать.- невголос говорил Милехин, чтоб не сглазить.- Оглобля за ночь травой зарастает.
- Дивеса! - охала баба.
Плуг упорно и бойко буравил черную землю. Бурко потел, и от хомута пахло остро и сладко. Поблескивал лемех, поблескивала влажная шерсть на Бурке, и Милехину казалось, что сама отваливается земля - надоело ей лежать. С озер пахло камышами, распускались деревья, а кое-где на них мокрели еще нераспустившиеся почки, похожие на больших жуков.
И как-то не думал Милехин, что в Омске, во 2-м взводе, лежит у его нар винтовка № 45728 и что он совсем не дядя Коля, а Николай Милехин, солдат Красной армии.
Куры сходили с насеста поздно. Баба улыбалась и тихо ночью говорила на ухо Милехину:
- Урожай будет.
- Ладно,- сонным голосом отвечал Милехин, и у нею слегка щипало краешек сердца. Он притискивал к себе бабу и засыпал.
Когда расцвела черемуха, начали сеять. Утром с востока дул легкий ветерок - хорошо, зерна несло к западу, к покою; потом к полудню ветер совсем прекратился - еще лучше. Солнце стояло в теплом красном круге смотрело, как ровно и грузно падают в землю большие желтые зерна.
Потом Милехин пошел в поле и увидал густой зеленый подъем. С вглава прозорного места, на котором он стоял, пашня походила на зеленую коломенскую скатерть. А по краям - акорье - черные, обгорелые лесины, как стаканы с кирпичным чаем.
- Видал ты...- с уважением к себе сказал Милехин и, вспомнив, что дома не поена скотина, пошел домой.
За воротами его встретил Сенька:
- Батя, там стражник.
- Где?
- В горнице... Шапка большая-я... Я боюсь.
- Не укусит,- сказал Милехин, подымаясь на крыльцо.
Милиционер повез Милехина в волость, а оттуда в уездный воинский комиссариат. Из уезда его отправили в губернию, и губвоентрибунал постановил: за самовольною отлучку из Красной армии в момент напряженной борьбы с врагами социалистического отечества конфисковать в пользу государства половину его движимого и недвижимого имущества.
ЖИЗНЬ СМОКОТИНИНА
Когда, впервые после долгих войн, пришли в деревню плотники рубить богатому мужику Анфиногенову вместо сгоревшей новую избу,- насмешек над ними было много. То кричали, что топоры за революцию иступились - голов много порубили ими; то - осины им теперь, разучившись, не отличить от сосны; то - просто необъяснимый солдатский мат. Но все ж было приятно сознавать наступившее стоящее время, когда можно и построиться и поработать не зря. И все подолгу ходили подле накиданных холмов желтых бревен и щупали хорошие златоустовские топоры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
