Итак, во-первых, был стол. Было ещё и во-вторых, и в-третьих, и в-четвёртых, и... Вот и сейчас, как только хлопнула входная дверь, Кореньков, словно его стукнули по голове, отчаянно пытался вспомнить: велела ли мама сегодня утром купить хлеба или это она велела вчера. Вчера он не купил. И не потому, что это было так уж трудно — добежать до булочной. Мало ли он носился по двору, пока гоняли клюшками шайбу. И кирпичи, сваленные для ремонта котельной в углу двора, они с ребятами перетащили за дом, когда строили крепость. Кореньков даже все руки ободрал и зашиб ногу. А вот хлеба не купил. Просто из головы вылетело за всеми делами.
Мама крикнула из передней:
— Возьми молоко!
Кореньков выбежал в переднюю, взял у матери сетку, в которой, валясь друг на дружку, болтались бутылки с молоком. Снимая сапоги, мать говорила отрывисто и торопливо:
— Не пролей! В пакетах не было, пришлось тащить такую тяжесть! Что по русскому получил?
— Ещё не проверяли, — довольный этим отодвигающим предстоящую грозу обстоятельством, со всей честностью отвечал Кореньков.
— Уроки сделал?
— Сделал, — откликнулся Кореньков, и поспешная готовность его тона была несколько нарочитой. И, пользуясь тем, что лицо матери смягчилось, попросил: — Мам, дай пятьдесят копеек, пенопласт в «Юный техник» привезли.
— Вот когда русский исправишь, тогда и получишь, — отвечала мать.
— Тогда пенопласт разберут, — резонно заявил Кореньков. Но его разумный и вполне убедительный довод остался без ответа. И Кореньков, понимая бесполезность претензий, спорить не стал, сказал с дипломатической будничностью. — Я к Борьке Авдееву, задачку проверить надо.
— Не опаздывай к ужину, — велела мать.
Кореньков схватил свою сумку, вытряхнул из неё книжки, взял в руки кораблик и сунул его вместо них.
Горели вечерние огни. Светились окна в домах. Шагали прохожие, и шёл по улице Кореньков, таща на плече бокастую сумку.
Вечерами квартира 89 в доме 23 по Гвардейскому переулку оживала. И в этот вечер на кухне как всегда горели все четыре конфорки газовой плиты, лилась из крана вода, возились каждая у своего столика две соседки — громкоголосая, пышная Валентина и совсем молоденькая, похожая на девочку, темноволосая и темноглазая Нина.
— Вот, трески купила. Пожарить или отварить? — раздумчиво говорила Нина, разрезая на куски белые тушки рыбы.
— Треску хорошо заливную, — поучала Валентина.
— Да не умею я, — оправдывалась Нина.
— А чего тут уметь? Было бы хотенье. Все вы такие — нынешние. Всё бы вам поскорей да полегче. — Валентина и сама была совсем не старая и даже не пожилая, всего лет на десять постарше Нины, но о молодых всегда отзывалась с пренебрежением многоопытного человека.
— А мы вчера с Сашей в кино были, — не обращая внимания на воркотню Валентины, мечтательно говорила Нина, — хороший фильм. Она его любила, а он уехал и не писал, а потом...
В кухню заглянул долговязый парень.
— Нин, я пришёл.
— Очень приятно! — не без иронии приветствовала его Нина.
— Нин, ты того, мне ведь в институт надо, — жалобно сказал парень.
— Вот и делай тут заливную! — пожаловалась Нина соседке, торопливо бросая рыбу на сковородку. — Можешь тарелки ставить! — крикнула она вдогонку своему молодому супругу.
Саша потопал в свою комнату, а в кухне продолжался прерванный его приходом разговор.
— Любила! — говорила Валентина. — Надо смотреть, кого любишь, а то она любила, а его и след простыл. Да я бы его...
— Нет, он не потому... Просто геологическая партия, в которой он находился... — Нина не успела рассказать, что произошло в геологической партии, где находился человек, которого любила очень хорошая девушка. В коридоре послышался звонок. Звонили один раз. К Валентине надо было звонить два раза, к Нине — три. Поэтому ни одна ни другая соседка не спешили открыть дверь. Валентина только сказала:
— К кому бы это? Вроде к старухе некому.
Дверь никто не открыл, и звонок в коридоре прозвучал снова. Теперь звонили два раза.
— К нам, что ли? — проговорила Валентина. Она и теперь не оторвалась от своих кухонных дел. Зато муж Валентины, Фёдор, мужчина средних лет с намечавшейся лысиной, одетый по-домашнему в старый тренировочный костюм, пошёл открывать. На площадке стоял Кореньков.
— Анна Николаевна дома? — спросил он, без приглашения шагнув в квартиру.
— Анна Николаевна? — удивился Фёдор. — Дома. Где же ей ещё быть? Последняя дверь налево.
— Я знаю, — сказал мальчишка и зашагал по коридору.
— Фёдор, к нам, что ли, кто? — закричала Валентина из кухни.
— Да нет, к старухе какой-то мальчишка.
— Какой мальчишка? — закричала Валентина, но Фёдор уже ушёл в свою комнату.
— Посмотрел бы, что за мальчишка, — проворчала Валентина не то Нине, не то сама себе. — У одних вот так же пришёл мальчишка, а потом квартиру обчистили.
— Гарнитур ваш не утащат, — засмеялась Нина. — А утащат — свободней будет, а то всю комнату забили, повернуться негде.
— Тебя что, опять прислали? — не очень любезно спросила Анна Николаевна, когда Кореньков появился на пороге её комнаты.
— Не, — сказал Кореньков. — Я сам пришёл.
— А зачем?
— В гости.
Казалось бы, подумаешь, какое дело: зашёл в гости человек, и даже не человек, а так, полчеловека — мальчишка. Но к старой женщине Анне Николаевне Полуниной уже много лет не приходили гости.
Кореньков стоял у дверей, а глаза его смотрели на кораблик, возвышавшийся на этажерке.
— Ну, чего стал, проходи, — сказала Анна Николаевна.
Кореньков, как был, в пальто и ушанке, подошёл к этажерке, вынул из сумки свой самодельный неуклюжий кораблик и поставил его рядом с фрегатом.
— Это ты зачем? — почти вскрикнула Анна Николаевна.
— Просто так, — сказал Кореньков.
Вряд ли можно сказать, что Анна Николаевна обрадовалась приходу гостя. А может быть, обрадовалась. Немного. А может, и в самом деле обрадовалась. Когда-то в этой просторной комнате часто бывали гости. Приходили друзья и знакомые Анны Николаевны и её мужа, Фёдора Алексеевича. И Павлика. Тогда в этой комнате всё вроде бы было, как сейчас. На том же месте стояла кровать с тускло блестящими металлическими спинками, и кушетка возле этажерки, и круглый стол посередине. Всё было так и было по-другому. Потому что в этой комнате была другая жизнь. Удивительно прекрасная! Нет, когда она была — та жизнь, она вовсе не казалась прекрасной. Казаться прекрасной она стала потом, когда её уже не было. И наверное, именно поэтому Анна Николаевна запретила себе вспоминать о ней. Приход незваного гостя всколыхнул давно забытое. Гостей, как известно, принято угощать. Анна Николаевна не то чтобы подумала об этом. Получилось само собой. Она взяла чайник, вышла на кухню, налила в чайник воды, велела Валентине:
— Убери свою кастрюлю! Это моя конфорка!
— Ну до чего же вредная старуха! — в сердцах сказала Валентина. — Целый день сидит, как сова, в пустой квартире, хоть всё четыре конфорки занимай! Так нет. А теперь, когда люди пришли с работы, она тут как тут.
— Ну, чего раскричалась? У меня гость! — не без гордости сказала Анна Николаевна.
— Гость у неё! — фыркнула Валентина, но кастрюлю свою с конфорки сдвинула. — Хоть бы чайник свой ради гостя вымыла, — уколола она старуху. Но та, не обращая на неё внимания, ушла из кухни.
И вот Кореньков, сбросив пальто и шапку на стул, сидел за столом и пил чай с малиновым вареньем, которое Анна Николаевна обычно приберегала к тем дням, когда её одолевала простуда. Но сейчас ради гостя она переложила его из банки в вазочку, которая уже много лет без дела стояла в буфете. Кореньков пил чай и не переставая болтал. Он рассказал уже про свой кораблик. В сущности, не так уж много было на свете людей, кому бы Кореньков мог рассказать о своих кораблях и их злоключениях.
— Спустил его, а он бац набок и зачерпнул. Конструкторский просчёт, — самокритично признавался Кореньков. — А второй не перевернулся. Он бы пошёл, только древесина. Древесина тяжёлая. Древесина для корабля — это главное. Я Борьке Авдееву за неё марки сменял, а она...
Кореньковским кораблям действительно не везло. Ну, с первым, где был допущен конструкторский просчёт, оправданием строителю могло служить то, что учился он тогда не в четвёртом, а ещё только в третьем классе и многого не знал и не умел. А последний?! Он бы наверняка поплыл — ведь при его постройке был учтён печальный опыт двух предыдущих. Но корабль — этот был корвет — так и не вышел в плавание. Больше того, он так и не был достроен до конца. Когда Кореньков за неделю схлопотал сразу три двойки — по математике, русскому и рисованию, мама, не обращая внимания на крики и слёзы (что уж таиться? бывает, плачут и кораблестроители), сломала незаконченную модель и выбросила в мусоропровод. А при чём здесь был корабль?! По математике просто попались на контрольной сразу две трудные задачи. По русскому Кореньков сам не знал, почему он вдруг насажал столько ошибок. Учительница русского языка, правда, сказала, что это оттого, что он думал о постороннем и не сосредоточился на уроке, но корвет всё равно можно было, в крайнем случае, запереть, а не выбрасывать в мусоропровод. А третья двойка была тогда по рисованию — за то, что Кореньков забыл дома альбом и прочие принадлежности, причём второй раз подряд.
