— Мне кажется, что я могу сказать, что не совсем бесполезно прожил жизнь, Ватсон, — говорил он. — Если бы моя деятельность закончилась хоть сегодня, я мог бы спокойно оглянуться на нее. Из более чем тысячи случаев, в которых я принимал участие, я не помню ни одного, где бы я помогал неправой стороне. В последнее время я более занимался проблемами, ставимыми нам природой, чем более поверхностными загадочными вопросами, за которые ответственен искусственный строй нашего общества. Ваши записки, Ватсон, закончатся в тот день, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением самого опасного и умного преступника в Европе.
Я расскажу все остальное в коротких, но точных словах. Я неохотно останавливаюсь на этом предмете, но сознаю, что долг требует, чтобы я не пропустил ни малейшей подробности.
3-го мая мы достигли маленькой деревни Мейринген и остановились в гостинице «Englischer Hof», которую содержал тогда Петр Штейлер старший. Хозяин был смышленный человек, отлично говоривший по-английски, так как он прослужил три года кельнером в Лондоне, в отеле «Grosvenor». По его совету 4-го мая после полудня мы отправились на прогулку в горы с тем, чтобы переночевать в деревушке Розенлау. Хозяин советовал нам непременно посмотреть водопад Рейхенбах, для чего надо было на половине высоты повернуть немного в сторону.
Это, действительно, страшное место. Поток, раздувшийся от таяния снегов, низвергается в страшную пропасть, из которой брызги подымаются вверх, словно дым от горящего дома. Пропасть, в которую падает поток, находится между черными, как уголь, скалами. Она суживается, образуя узкий колодезь, где вода кипит на неизмеримой глубине, и с силой выбрасывается вновь на зубчатые края горы. У человека кружится голова от несмолкаемого грохота и движения зеленой воды, беспрерывно извергающейся в пропасть, а также и от густой завесы брызг, вечно волнующейся и поднимающейся кверху, Мы стояли у края, смотря на сверкающую воду, разбивающуюся далеко внизу о черные скалы, и прислушиваясь к получеловеческим звукам, вылетающим из бездны вместе с брызгами.
Тропинка идет полукругом около водопада для того, чтобы дать полный вид на него, но она сразу обрывается так, что путешественнику приходится возвращаться по тому же пути, по которому он пришел. Мы только что намеривались сделать это, как увидели молодого швейцарца, бегущего к нам навстречу с письмом в руке. На конверте был адрес отеля, из которого мы только что вышли. Письмо было от хозяина ко мне. Он писал, что через несколько минут после того, как мы ушли, в отель приехала какая-то англичанка в последнем градусе чахотки. Она провела зиму в Давосе, а теперь ехала к своим друзьям в Люцерн, как вдруг у нее пошла кровь горлом. Вероятно, ей остается жить лишь несколько часов, но для нее было бы большим утешением видеть близ себя доктора англичанина, и если я могу вернуться… и т. д. Добряк Штейлер прибавлял в постскриптуме, что он счел бы мое согласие за большое одолжение, так как дама решительно отказалась принять местного доктора, и он вполне сознает, что на нем лежит большая ответственность.
Нельзя было отказать в просьбе соотечественнице, умирающей на чужбине. Но мне не хотелось оставить Холмса одного. Наконец, мы решили, что с ним останется молодой швейцарец в качестве проводника и спутника, а я вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался пробыть еще несколько времени у водопада, а затем медленно спуститься с горы к Розенлау, куда я также должен был прийти к вечеру. Обернувшись, я увидел, что Холмс стоит, прислонясь к горе, и, сложив руки, смотрит на несущийся поток. Это было в последний раз, что мне было суждено увидеть его на свете.
Спустившись с горы, я оглянулся еще раз. С этого места нельзя было видеть водопада, но я разглядел дорожку, огибающую скат горы. По ней быстро шел какой-то человек. Его темная фигура ясно обрисовалась на зеленом фоне. Я заметил его и быстроту его хода, но скоро забыл о нем, спеша по своему делу.
Через час с небольшим я дошел до отеля в Мейрингене. Старик Штейлер стоял на крыльце.
— Ну, что? Ей не хуже, надеюсь? — поспешно проговорил я.
Недоумение выразилось на лице хозяина, и при первом содрогании его бровей сердце у меня замерло.
— Вы не писали этой записки? — спросил я, вынимая письмо из кармана. — В отеле нет больной англичанки?
— И не было, — ответил он. — Но на конверте адрес отеля! А! вероятно, записку написал высокий англичанин, приехавший после того, как вы ушли. Он говорил…
Но я уже не слушал объяснений хозяина. В паническом страхе я бежал вниз по деревенской улице к тропинке, с которой только что спустился. Спускаться мне пришлось целый час. Несмотря на все мои усилия, прошло еще два, прежде чем я снова очутился у водопада. Альпийская палка Холмса стояла, по-прежнему, у скалы, куда он поставил ее. Но самого Холмса не было и следа, и я напрасно звал его. Ответом мне был только мой собственный голос, повторяемый эхом окружавших меня скал.
При виде альпийской палки, я похолодел и чуть было не лишился чувств. Итак, Холмс не ушел в Розенлау. Он оставался на этой тропинке в три фута, с одной стороны которой высились отвесные скалы, а с другой — зияла бездонная пропасть, до тех пор, пока не настиг его враг. Молодой швейцарец также исчез. Вероятно, он был подкуплен Мориэрти и ушел, оставив врагов наедине друг с другом. Что же случилось потом? Кто мог сказать, что случилось потом?
Минуты две я не мог собраться с силами, ужас при мысли о случившемся ошеломил меня. Потом я стал припоминать методу Холмса и попытался применить ее к разыгравшейся трагедии. Увы! Это было очень легко! Во время нашего разговора мы не дошли до конца тропинки, и альпийская палка указывала на место нашей остановки. Темная почва всегда сыра от брызг, и на ней был бы заметен даже след птицы. На конце тропинки были ясно видны два ряда следов человеческих ног, оба в противоположном направлении от меня. Обратных следов не было видно. На расстоянии нескольких ярдов от конца тропинки почва была вся вытоптана и превратилась в грязь, а кусты терновника и папоротника, окаймлявшие пропасть, вырваны. Я лег ничком и стал смотреть вниз. Брызги летели вокруг меня. Стемнело, и я видел только блестящие от сырости черные скалы и далеко внизу сверкающие, разлетающиеся брызги воды. Я крикнул, но в ответ до моего слуха донесся только тот же получеловеческий крик водопада.
Однако, мне было суждено получить последний привет от моего друга и товарища. Я уже говорил, что его альпийская палка осталась прислоненной к скале, которая выступала над тропинкой. На вершине скалы я заметил что-то блестящее и, подняв руку, достал серебряный портсигар, который он всегда носил с собой. Когда я поднял его, на землю слетел маленький клочок бумаги, лежавший под ним. Развернув бумагу, я увидел, что это три странички, вырванные из записной книжки Холмса и адресованные ко мне. Как на характеристичную особенность моего друга могу указать на то, что выражения были так же точны, а почерк так же тверд и разборчив, как будто записка была написана в его кабинете.
«Милый Ватсон, — писал Холмс, — пишу эти строки, благодаря любезности м-ра Мориэрти, который ожидает меня для окончательного решения возникших между нами вопросов. Он описал мне несколькими штрихами, как ему удалось ускользнуть от английской полиции и узнать о нашем местопребывании. Эти подробности только подтверждают мое высокое мнение о его способностях. Я рад, что буду иметь возможность освободить общество от дальнейшего пребывания Мориэрти среди него, хотя боюсь, что заплачу за это ценой, которая опечалит моих друзей и в особенности вас, дорогой Ватсон. Но я уже говорил вам, что моя карьера достигла кульминационной точки и что для меня не могло быть лучшего конца. Для полноты признания должен сказать вам, что был убежден, что письмо из Мейрингена не что иное, как западня, и отпустил вас в уверенности, что произойдет нечто в роде случившегося теперь. Скажите следователю Паптерсону, что бумаги, нужные для уличения шайки, хранятся в ящике „М“, в синем конверте с надписью „Мориэрти“. Перед отъездом из Англии я сделал все распоряжения насчет моего имущества и передал их моему брату Майкрофту. Прошу вас передать мой поклон миссис Ватсон и верить в искреннюю преданность
Вашего Шерлока Холмса».
Все остальное можно передать в нескольких словах. Осмотр экспертов не оставил никакого сомнения насчет того, что борьба кончилась так, как она должна была кончиться, т.-е. что оба противника упали в пропасть, обхватив друг друга. Всякая попытка найти тела была признана совершенно безнадежной, и там, на дне страшного, пенящегося водоворота, нашли вечный покой тела опаснейшего из преступников своего времени и искуснейшего из борцов за закон. Молодой швейцарец исчез; нет сомнения, что это был один из многочисленных агентов, состоявших в распоряжении Мориэрти. Что касается до шайки, то многие из публики, вероятно, помнят записку, в которой Холмс подробно излагал ее организацию, и тот гнет, под которым ее держал умерший предводитель. На процессе было обнаружено мало подробностей относительно этого ужасного человека, и если мне пришлось теперь подробно описать его жизнь, то это вызвано теми недобросовестными защитниками, которые старались обелить его память нападками на того, кого я всегда буду считать лучшим и умнейшим из всех известных мне людей.
