- Тебе никуда не нужно? - папа многозначительно пошуршал бумагой в кармане. Мама разгружала снедь. Выкладывая продукты, она шепотом перечисляла их названия.
Сын замотал головой.
- Смотри! - отец начал складывать горку из мелкого мусора.
- Что жечь-то будем? - спросил мальчик.
Тот, склонившись над сором, предпочел не поднимать глаз. В мыслях же папа обругал себя последними словами.
- И верно: о дровах-то не подумали! - весело согласилась мама. Главное, лесом шли! Сто раз могли бы наломать.
- Я сейчас наломаю, - сказал сын и встал.
- Сиди, - возразил отец. - Напорешься там на что... С тобой вечно так. Я сам схожу. Я думал...
Он так и не договорил; предложение осталось недоделанным. Интонационный подъем, обещавший последующее оправдание, торчал завитком собачьего хвоста.
Взяв пакет, папа легко сбежал с холма и быстро пошел к лесу.
- Помогай пока нанизывать, - мама протянула мальчику длинный прут и эмалированную мисочку с нарубленными сосисками.
- Ладно, - пожал плечами мальчик. - Ой, гляди - что это такое?
Он ковырнул щепочкой какой-то предмет и вдруг резко отпрянул, инстинктивно поджимая ноги. Мама бросила миску и поспешила к нему, готовая ко всему.
- Змея? - спросила она в ужасе, еще не успев разглядеть штуковину, которая напугала сына.
- Не змея, - пробормотал мальчик. - Гадость какая-то. Смотри - вон ползет.
Мама вытянула шею, присмотрелась и тут же заметила мерзкое существо величиной с мизинец. Это был гадкий от непонятности, слепой батончик серого цвета, с шипом. Он выглядел абсолютно гладким, без признаков глаз и без намека на конечности; несмотря на это, батончик перемещался посредством тошнотворного внутреннего сокращения. Маму передернуло; мальчик уже пришел в себя, подбежал к корзине, вытряхнул из стеклянной банки вареные картофелины и быстро вернулся.
- Куда ты картошку дел? - всполошилась мама и оглянулась.
- На газете она, - сосредоточенно буркнул сын и накрыл существо банкой. - Пусть папа посмотрит, он все знает.
Отгородившись от батончика стеклянной стеной, мальчик успокоился, лег на живот и принялся рассматривать пленницу. Он уже приписал ей женские родовые качества, автоматически называя батончик то гусеницей, то личинкой. Штуковина медленно извивалась, размахивая шипом. За спиной послышались шаги: показался папа, несший хворост в пакете, будто возвращался из супермаркета. Он переступил через сына и вывалил трухлявые сучки на холодную плешь, оставленную прошлыми кострами и такую аккуратную, что она походила на след от летающего блюдца.
- Посмотри, кого он поймал, - пригласила мама. - Кто это, как ты думаешь?
Папа степенно приблизился к банке, присел на корточки. Повисло молчание.
- Не знаю, что это, - процедил папа сквозь зубы.
- Гадость такая, что хочется камнем, - признался мальчик.
- Оно живое, - тому вспомнились догмы нравственного воспитания: деревья кричат, и так далее. - Без нужды никого нельзя бить камнем. Оно тебе что-нибудь сделало?
С этими словами отец осторожно наклонил банку, подцепил ее краем увертливый батончик, сбежал по склону и вытряхнул содержимое в траву.
Довольный, он вернулся, вынул из корзины термос и тщательно ополоснул банку.
- Иди мыть руки, - позвал он сына.
Мальчик скривился:
- Но мы же на пикнике, - протянул он заунывным голосом. - Кто же моет руки, когда пикник?
- Иди сюда, - повторил папа, и сын не стал ждать третьего раза.
Он, хмурясь и пошмыгивая носом, подставил кисти под слабую струйку воды.
- Все равно измажусь костер разжигать, - пообещал мальчик.
- А ты и не будешь разжигать, - пожал плечами отец. - Ты же ни черта не знаешь, как это делать. Разве ты что-нибудь разожжешь на таком ветру? Тут сноровка нужна.
- Но хоть газету-то можно? - от огорчения тот сорвался на лай.
- Иди матери помоги, - отозвался папа.
Он и впрямь очень ловко развел костер; хворост занялся уже со второй попытки, и пламя стлалось пришибленным лисом под порывами ветра. Отец отряхнул руки от невидимой грязи, встал во весь рост и победоносно посмотрел на жену и сына.
- Скорее, - поторопил он их.
Мама проворно поднялась, держа в руках три длинных прута, прогибавшихся под грузом снеди.
- Я уж и так спешу, - сказала она. - Ветер усиливается. Как бы крышу не сорвало.
Папа заключил себя в объятия и поежился. Набежала тень. Он принял прутья, возложил их на кривые рогатины, и скороспелый жертвенник заработал в полную силу.
Есть сели минут через десять, когда ломтики съестного, некогда розовые, сделались черными и покрылись густой испариной. Папа, спеша покончить с едой, впился в самую середку так, что едва не перекусил прут. Сын орудовал пальцами, сдирая кружок за кружком.
- Не чавкай, - укоризненно сказала мама.
- Пусть чавкает, - разрешил папа. - Это правильно. Чтобы было вкусно, всегда надо немножко почавкать.
Они были похожи на собственную фотографию для семейного альбома, которая печатается бесконечным тиражом: солнце - туча - сумерки - солнце; проявка - мгла, проявка - мгла, фиксация, conjuncio, albedo-nigredo, сон и явь, пробуждение и помрачение.
Жующая тишина прерывалась лишь редкими окриками: "Ешь!"
Отец поел первым, и на лице его враз проступило раздраженное беспокойство. Он притянул к себе корзину и стал укладывать в нее все, что уже было не нужно. Не забывал он и мусор.
- Давай-ка подбери за собой, - приказал он мальчику. - Хочешь уйти и оставить здесь свинство?
- Я еще не доел, - промычал тот.
- Ну-ну, - пробормотал папа, тоскливо глядя по сторонам. Ему вдруг сделалось донельзя неуютно на этом холме, продуваемом со всех направлений. Перед глаза явился заманчивый образ времянки, спасительные стекла, надежная дверь.
Костер ежился и сжимался, посверкивая красными глазками из-под груды углей.
- Что ты его вечно торопишь, - мама вытерла рот салфеткой. - Что же это мы - пришли, и сразу уходим? Лично я, может быть, еще погулять хочу. Когда мы еще подышим воздухом!
- Дыши-дыши, - махнул рукой папа. Он втянул голову в плечи и обхватил колени.
- И буду дышать, - упрямо сказала мама. - И букет нарву. И босиком буду бегать по траве!
Отец лишь криво усмехнулся. Он ничего не ответил, сунул прут в самое пекло и немножко пошуровал там. Мама, в которую будто бес вселился, задрала гордую голову, скинула босоножки и легко побежала по склону вниз. Она останавливалась возле каждого невзрачного лютика ли, незабудки, садилась на корточки и преувеличенно восклицала, выказывая восторг. Теперь и мальчику пришло на ум фотографическое решение; он догадался, что мама стремится впечатать ему в голову памятную картинку, где будет схвачен миг наивной непринужденности, светлого скромного праздника, цветастого детства.
Папа, вероятно, тоже ощутил нечто похожее и снисходительно следил за мамой.
- Ай! - та вдруг заскакала на одной ноге, и папа привстал:
- Что такое?
- Стекло! - плачущим голосом крикнула мама. Она бросила незабудки и тщетно пыталась взобраться на холм. Отец бросился на помощь, неуклюже приобнял ее за талию и перенес к почти догоревшему костру.
Мальчик окаменел; он таращил глаза на босую ступню, окрасившуюся алым с пальцев, словно ногу опустили в банку с краской. Небо и земля запищали комариным писком.
- Вот же уроды! - папа погрозил кулаком. Он вертелся на месте, подобно коверному клоуну, не зная, чем помочь.
- Платок, - подсказала мама.
- Это дело десятое, - огрызнулся тот. - Говорил я тебе!...
- Ну, что теперь! - мама откинулась кзади, держа ногу на весу.
Отец взял себя в руки.
- Надо пописать на нее, - сказал он, будто отрезал.
Мальчик решил, что ослышался. Глаза его, и без того выпученные, превратились в плошки.
- Пописать? - переспросил он, не веря ушам.
- Да, да! А что в этом такого? - раздраженно ответил папа. - Это как лекарство. Старинное средство, малые дети знают. Что такое моча? Концентрированный солевой раствор. Ее, вон, даже пьют. Чего смотришь? Давай, отвернись, живо!
Он взялся за ширинку. Мальчик, словно его ужалили, развернулся вокруг оси и заткнул уши, чтобы ничего не слышать. Но все же услышал, как через вату, что папа требует от мамы того же: пусть отвернется.
- Не тот случай, - разобрал мальчик.
Он вперился взором в примятую траву, запоминая каждую прожилку, каждую крошку налипшей грязи.
- Все, можно смотреть, - донесся голос отца.
Мама сидела, гадливо рассматривая мокрую ногу. Кровь не унималась, и папа достал-таки носовой платок. Он туго обмотал пострадавшие пальцы, затянул узел.
- Еще бы какую тряпку, - пробормотал он. - У тебя есть носовой платок?
- Он грязный, - признался сын.
- Давай, неважно, мы его сверху пустим.
- Да не психуй ты так, рана ерундовая, - мама уже успокоилась. Подумаешь, беда!
- Надо в город, - сказал отец.
- Зачем? - удивилась она. - Через полчаса все пройдет.
- Надо! - настаивал папа. - Нужно сделать прививку от столбняка. Сдохнуть хочешь?
