в себе неостывшее пламя боя.
Сергей Степняк-Кравчинский
А всего-то было ему лишь за двадцать, и позади расстилались бескрайние, покрытые легкой дымкой просторы Херсонщины, где протекал могучий, воспетый в песнях и легендах Днепр, Тарасова могила на высокой Чернечьей горе да еще широкие луга и темные боры Орловщины, Москва, Петербург, Михайловское артиллерийское училище... И книги, книги. Возможно, прежде всего им обязан он рождением своей жизненной мечты. Рахметов стал его другом. Он готов был повторить его путь. Да что повторить?! Он готов к более серьезным испытаниям, к самым настоящим боям не на жизнь — на смерть. Смерть ради общего счастья... И он станет одним из героев, чьим именем, чьей кровью освятится занимающийся рассвет нового дня. Все — во имя этого. Долой трусость, унижение, собственное благополучие! Да здравствует прометеизм, одержимость!
Решили к весне подготовить как можно больше желающих примкнуть к массовому походу в народ. На тайных сходках читали-перечитывали «Положение рабочего класса в России» Берви-Флеровского, «Что делать?» Чернышевского, пламенные статьи «Колокола»...
Волновали молодую кровь публикации в журнале «Вперед!», издававшемся нелегально Петром Лавровым в Лондоне.
Петр Лавров спорил с Бакуниным, идеологом анархизма, таким же, как он сам, политическим изгнанником, эмигрантом. Бакунин призывал к немедленному восстанию. «Не учить народ, а бунтовать!» На родине у него были сторонники, горячие головы, готовые в любую минуту идти на штурм. Лавров называл их слабосильными, а их тактику — революционной чесоткой.
И тот и другой считались авторитетами, к мнению обоих прислушивались, они имели — не только в России — своих горячих сторонников и противников.
На один из вечеров кто-то привел совсем еще юного, зеленого гимназиста по фамилии Морозов. Рассказывали, что он очень начитан, интересуется литературой и природоведением и хочет связаться с революционерами. Ходили слухи, что он издает нелегальный рукописный журнал.
Сергей смотрел на новичка — худой, в очках, в хорошо отглаженной гимназической форме — и мысленно дивился его увлечению. «Достанется бедняге, — думал о гимназисте, — но ничего, пусть закаляется».
Говорили о нечаевцах. Кажется, Таня Лебедева сообщила, что их новый друг является автором статьи «В память нечаевцев», помещенной все в том же рукописном журнальчике.
— Хлюпики ваши нечаевцы! — бросил резкие слова один из присутствующих на вечере. — Интеллигенты! Нам с ними не по дороге. Надо забыть все, что до сих пор вбивали в наши головы высокообразованные мужи, и идти на выучку к народу.
Грубость говорившего несколько шокировала Морозова. Он чувствовал себя неловко, зачем-то снял очки и начал протирать стекла, часто моргал глазами.
— А разве... — проговорил он робко, собравшись наконец с мыслями, — разве образование вредит прогрессу? И, я прошу извинить меня, разве среди образованных людей не было настоящих подвижников?
— Исключения, — огрызнулся спорщик.
— Однако исключения встречаются всюду, — увереннее продолжал гимназист. — Мне кажется...
— Перекреститесь, если вам что-то кажется!
Юноша помолчал, затем без тени раздражительности продолжал мысль:
— Мне кажется, что грубость и бестактность никогда не были проявлением высокого интеллекта. Прежде чем что-то отбрасывать, чему-то возражать, надо уяснить его сущность, его влияние на окружающее... на общественное бытие. Вы отрицаете науку, — встал, обратился непосредственно к своему оппоненту, — отбрасываете ее как таковую, стало быть, отбрасываете мысль, мнение. Что же тогда остается? Манекены? Бездушные, послушные существа?.. И с ними вы рассчитываете совершать революцию, создавать новый строй?.. По меньшей мере странно. Прошу прощения.
Морозов прошел в самый конец комнаты, сел и больше в споре не участвовал.
Кравчинский, молча и с интересом следивший за словесным поединком, сказал:
— Наш юный друг целиком прав. Отбрасывая все, можно остаться без какой-либо почвы под ногами, без определенных методов. Во имя кого и чего нужна тогда революция? Для развлечения? Для фарса? Нет, этот выбор не для нас. Люди науки — украшение нации, движущая сила прогресса, создаваемого наукой. Я полностью разделяю ваши взгляды, — обратился он к Морозову.
— Они только отпугивают народ своим незнанием жизни, — возразили ему.
— Это не так! — горячился Сергей. — Жизнь они знают. А чего не знают, тому научатся. И мы, большинство которых из интеллигентных семей, за широкое сотрудничество с каждым, кому дороги интересы народа, кто готов отдать за него все, даже жизнь.
Кто-то захлопал в ладоши. Сергей взглядом отыскал гимназиста, подсел к нему.
— Ну, попало вам, Морозик? — сказал и пожал ему руку.
Юноша смутился. Он уже слышал об этом человеке, знал, что фамилия его совсем не такая, как ему назвали. Правду говоря, он не рассчитывал на поддержку.
— Не думал, что вы такой, — проговорил Кравчинский.
— Какой? — поднял голубые глаза Морозов.
— Задиристый.
— Как же иначе? Грубиянам надо давать сдачи.
— Молодец, — сказал Кравчинский и положил свою большую, широкую ладонь на руку гимназиста. — В нашем деле это важно. Придется еще не раз выдерживать атаки, давать сдачи... Пойдем пройдемся, — предложил неожиданно.
— С радостью! — воскликнул юноша.
Улица уже спала. Правда, в некоторых окнах рубленых домов еще горел свет, однако нигде не было видно прохожих. Ветер гнал легкую поземку, качал фонари, и в такт им медленно покачивались тени.
— Вы довольны вечером? — спросил Кравчинский...
— Очень! Спасибо вам. И за поддержку, и за...
— И еще за что? — Сергей приостановился, посмотрел на товарища.
— За это... милое... Морозик, — смущаясь, добавил юноша.
Сергей улыбнулся.
— Нет, правда. Мне очень нравится: Морозик. Отныне так меня и называйте. Это будет моя вторая фамилия. Кличка.
— Хорошо, — сказал Сергей. — Если вам нравится, пусть будет Морозик. — Вдруг он умолк, какое-то мгновение раздумывал, а потом сказал: — Кстати, товарищи говорили, что ваш отец крупный землевладелец, помещик. Это верно?
— Да. Хутор Борок Ярославской губернии — наше родовое имение. Но я готов от всего этого отказаться, — торопливо заявил гимназист. — Буду как все. Откажусь...
— Погодите, погодите, — прервал его Кравчинский. — Я не об этом. Наоборот, надо воспользоваться случаем и создать в имении крестьянскую организацию, оттуда наладить пропаганду революционных идей. Как вы думаете, удастся там что-то сделать?
