С помощью левой руки я спасся от заваливания набок, затем, когда поднял глаза, ожидая в любой момент смертельного удара, случилось грохочущее падение, и де Бриссак тоже оказался на коленях, пронзённый моей шпагой в грудь навылет. Впоследствии дядя объяснил мне: увидев, что я поскользнулся, де Бриссак опустил свой клинок и из-за тени, которую отбрасывал перед собой, только когда стало слишком поздно, обнаружил, что, несмотря на мою неудачу, моя правая рука сохранила заданное направление выпада.
Ошеломлённый этим неожиданным концом, — который показался мне вмешательством небес, — я выдернул свою шпагу и, отшвырнув её от себя, подхватил де Бриссака на руки, когда он рухнул вперёд без сознания.
В молчании мы подняли его и осторожно уложили на диван. Пока я расстёгивал его дублет[20] и тщетно пытался остановить кровь своим платком, мой дядя повернулся, чтобы пойти за помощью.
С его уст сорвалось восклицание, когда он это сделал, что заставило меня оглянуться. На мгновение я счёл, что мой перевозбуждённый рассудок вызвал в воображении призрак, чтобы ужаснуть меня, когда в обрамлении дверного проёма увидел высокую, хорошо знакомую фигуру в алых одеждах.
Наконец голос моего дяди разрушил чары.
— Что это за вторжение? — гордо осведомился он. — Mort de ma vie (Прах меня побери — франц.), монсеньор, разве никто уже не хозяин в собственном доме?
— Вы несколько бесцеремонны и опрометчивы в своих речах, герцог, — сказал Ришелье, ибо, клянусь мессой, это был он. — Полчаса назад мне доставили известие о прибытии в Париж моего благородного друга господина шевалье де Рувруа. Его внезапное возвращение вызывает у меня такую же большую радость, какую боль причинил мне его неожиданный отъезд, и, — его голос стал холодным и резким, — я поспешил сюда, чтобы его поприветствовать.
Его беспокойный взгляд, который всё время перемещался от Сен-Симона ко мне и то и дело к фигуре на диване, теперь был всецело направлен на меня.
— Прискорбно, что я не прибыл мгновением ранее, так чтобы эта трагедия могла быть предотвращена. — Затем, внезапно распознав лицо того, кто лежал на диване, он воскликнул в изумлении: — Что?! Де Бриссак сражён наконец-то! Ma vie (Клянусь своей жизнью — франц.), месье де Рувруа, вы не теряли времени с момента своего возвращения.
Его тон стал рычащим, и я прочёл в нём свою погибель. Я убил человека, и его высокопреосвященство мог бы на основании своего эдикта повесить меня за это, если ему было бы так угодно. Предложи он мне мою жизнь, подумал я, в обмен на имя автора "Красного Сыча", то дал бы я ему эти сведения или хранил бы молчание — всё едино.
Внезапно де Бриссак зашевелился и схватил меня за руку, стараясь подняться.
— А, — проронил он слабым голосом, — монсеньор пришёл ко мне. Я могу умереть удовлетворённым.
Я снова повернулся к нему и впервые обратил серьёзное внимание на его рану. С первого взгляда я увидел, что он умирает.
— Что ж, — проговорил он с горькой улыбкой, — де Бриссак провёл свой последний бой. Diable, но я заслуживал лучшего конца, нежели быть пронзённым случайно. Но подождите, со мной ещё не покончено. — Затем, немного возвысив голос ценой огромных усилий, он позвал, обратив глаза к Ришелье: — Монсеньор, не изволите ли подойти? Я кое-что сказал бы вам касательно "Красного Сыча".
Кардинал нетерпеливо встрепенулся при этих словах, затем подошёл к умирающему.
Сен-Симон метнул острый, красноречивый взгляд на меня, тогда как я стоял там безмолвный и отчаявшийся, с тем чтобы услышать свой смертный приговор. Затем слабый голос де Бриссака нарушил тишину.
— Я должен был жениться на мадемуазель де Реми, — начал он. — Мой друг Клод де Рувруа узнал об этом в Стокгольме. Он любил эту даму, а она любила его. Он поспешил в Париж, чтобы противостоять мне, прибыв сегодня вечером и встретив меня здесь. Я не собирался прислушиваться к его призывам, и поэтому он поклялся, что, поскольку я вот так предал его дружбу и доверие, он больше не будет покрывать меня себе на беду и с риском для своей жизни.
Мой дядя разъярённо двинулся вперёд, но, по счастью, к нему была обращена кардинальская спина, и Ришелье не заметил этого движения.
— Он был намерен нанести визит вашему высокопреосвященству, — продолжал де Бриссак, его голос становился слабее, а дыхание превратилось в быстрые, короткие вздохи, — чтобы рассказать вам то, что мог рассказать он один. Он хотел сообщить вам имя автора "Красного Сыча". Я преградил ему дорогу со шпагой в руке. Он защищал себя, и меня настигло возмездие.
Он снова сделал паузу, и бесстрастное лицо кардинала склонилось ниже.
— Кто написал поэму? — с любопытством поинтересовался он.
— Я написал, — ответил Бриссак ясным, отчётливым голосом; затем его голова откинулась назад, и он снова потерял сознание.
Я стоял, словно превратившись в камень, и это чудо, что не выдал себя, когда кардинал обратился ко мне со словами, превозносившими моё былое самопожертвование, которое заставило меня подвергнуться изгнанию, чтобы защитить друга.
Постепенно я осознал, как много значит для меня ложь де Бриссака. Я больше не был беглецом от мести кардинала. Мог перемещаться свободно и безбоязненно, как делал до того, как написал эти злополучные строки, и мог жениться на Антуанетте на следующий же день, если бы захотел. И если когда-нибудь в Книге Суда[21] ложь стоила человеческой признательности, то это, безусловно, великодушная ложь умирающего дуэлянта.
Когда кардинал отбыл и мне больше не нужно было играть роль, я бросился на колени рядом с диваном и взял руку де Бриссака в свою. Он открыл глаза и, когда они встретили мой взгляд, попытался улыбнуться.
— Прости меня, Гастон, — воскликнул я.
— Клод, дорогой мой друг, — пробормотал он, — прости мне моё предательство.
Он приподнялся последним запредельным усилием.
— Прощай, Клод! Прощайте, герцог! — сказал он. Затем, снова откинувшись назад, воскликнул с чем-то средним между смехом и рыданием в голосе: — Ma vie, может быть, я и жил как подлец, но умираю порядочным человеком!
С тем он и отошёл.
