— Мистер Флетчер сейчас подойдет, — говорит мне охранник. — Присаживайтесь. И ничего не трогайте.
Я бы все равно ни к чему не притронулась — все выглядит так, будто стоит больше, чем моя жизнь. Сажусь по другую сторону стола и стараюсь не ерзать. Смотрю на часы: три пятьдесят девять. Четыре часа. Четыре ноль одна. Четыре ноль две. Ронан Флетчер официально опаздывает. Невероятно, учитывая то, что мне только что сказала секретарша. Прошло еще две минуты, и я уже начала думать, что Флетчер, возможно, уже ушел, чтобы заняться своими детьми, но тут дверь справа открывается, и в комнату торопливо входит мужчина, натягивая белые манжеты своих рукавов.
Я ошеломленно наблюдаю, как он усаживается напротив меня. Совсем не то, чего я ожидала. Ронан Флетчер не старомодный, тучный коммерсант с раздутым животом из-за слишком большого количества поздних ночных, жирных обедов и пива. Он высок, выше шести футов; он бы затмил мой рост пять футов восемь дюймов, если бы мы стояли бок о бок. Темные волосы и темные глаза; он вполне мог бы иметь итальянское происхождение, но кожа у него бледная. У мужчины широкие плечи, мускулистые руки, натягивающие дорогой на вид материал рубашки, застегнутой на все пуговицы. Мужчина не поднимает на меня взгляд, пока не усаживается в кресло.
Когда же он поднимает голову и, наконец, пристально смотрит на меня, я ошеломлена резкими углами и линиями его лица. Они великолепны — грубый набросок углем, вырванный из тетради Микеланджело, все размашистые, смелые мазки. Сильная линия подбородка. Высокие скулы. Совершенно прямой нос. Его нижняя губа полнее верхней и образовывает идеальный лук Купидона. Нельзя отрицать: этот человек произведение искусства, столь же редкое и изысканное, как и любой из артефактов, установленных в этой комнате.
— Здравствуйте, мисс Лэнг, — холодно говорит он. — Спасибо, что нашли время приехать в Нью-Йорк. Знаю, какое это было неудобство. — Его голос мелодичный, тонкая мелодия переплетается с ритмом его слов. Такой странный акцент, который я не могу определить.
— Все нормально. — Судя по моему беззаботному тону, действительно имею это в виду, что путешествие на самом деле не принесло мне никаких сложностей, и я совсем не возражала против этого.
Флетчер хмурится, его темные брови опускаются.
— Некоторые люди не любят летать, — говорит он. — Рад слышать, что у вас все прошло гладко, мисс Лэнг. Приношу свои извинения за то, что мы не смогли встретиться в Лос-Анджелесе, однако в последнее время мой график довольно напряженный. Было много нерешенных вопросов, с которыми нужно было разобраться.
Я киваю.
— Конечно. Это не было проблемой.
— Что ж, все равно спасибо. Ваша пунктуальность и профессиональный внешний вид в столь долгом путешествии очень впечатляют. Профессионализм для меня превыше всего, Офелия. Могу я называть вас Офелией?
— Да, конечно.
— Хорошо. Ты тоже можешь звать меня Ронаном. Особенно если мы рядом с детьми. — Я не ожидала, что он так скажет. Думала, что мне придется называть его мистер Флетчер или сэр, или как-то еще. Обращение к нему по имени кажется чуждым. Слишком личным. Ронан, должно быть, замечает удивление, промелькнувшее на моем лице. — Детям не нужна еще одна строгая, официальная няня, Офелия. Им не нужен еще один из моих целующих задницы сотрудников, крутящийся вокруг них двадцать четыре часа в сутки. Им нужен друг. Это то, что я ищу в успешном кандидате на эту роль.
— Понятно. Я могу это сделать, — говорю я.
— Хорошо. А сейчас почему бы нам не начать с того, что ты расскажешь мне о себе и своем преподавательском опыте?
Я всегда ненавидела эту часть интервью. Ронан, должно быть, уже прочитал мое резюме — он никогда бы не заплатил за то, чтобы доставить меня в Нью-Йорк, если бы не прочитал мои верительные грамоты, поэтому неприятно, что компании и частные лица всегда проходят через утомительный процесс, когда вы описываете свои навыки и возможности. Это кажется пустой тратой времени. Но я не могу сказать ему об этом, поэтому делаю ему одолжение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ученая степень в области социальных наук и фотографии. Магистр по английской литературе и языку. Диплом по статистической математике, который получила только ради собственного удовольствия пару лет назад. Рассказываю о своем пребывании в школе Сент-Августина, подробно описываю дополнительные роли, которые брала на себя в школе, обеспечивая репетиторство после уроков для учеников, которые хотели или нуждались в этом.
— И все дети в вашей школе были хорошо приспособлены? Приходилось ли работать с какими-нибудь... проблемными детьми?
О, Боже. Похоже, это вопрос с подвохом. Его дети маленькие монстры, нарушители правил, неспособные вести себя хорошо? Если так, то это не имеет большого значения. Дома мне приходилось иметь дело со множеством избалованных говнюков, слишком привилегированных и титулованных, которые думали, что все у них на побегушках, когда им вздумается.
— Да, я имела дело со многими детьми, у которых были трудности.
— Говори прямо, Офелия. Здесь нет места политкорректности. Когда ты говоришь о трудностях, что имеешь в виду? — Когда он говорит, в его голосе почти отсутствует интонация. Все в нем спокойно и лишено эмоций, хотя его темные глаза светятся интеллектом, что более чем немного пугающе.
«Проблемные» всегда было нежеланным словом в школе Сент-Августина, нам никогда не разрешалось заставлять ученика чувствовать себя хуже, чем кто-либо другой в классе, поэтому нам приходилось использовать такие слова, как ограниченные возможности или гиперактивность. Однако Ронану Флетчеру, похоже, хотелось поскорее перейти к делу.
— Проблемы с властью. Проблемы с насилием и агрессией. Некоторые дети отказывались сотрудничать. Некоторые вообще не реагировали. Время от времени физические и словесные оскорбления.
— У тебя никогда не возникало искушения ответить тем же? Когда на тебя нападали физически или словесно? — Ронан произнес слова с полной и абсолютной отрешенностью, что противоречит той реакции, которую они вызвали во мне.
Ярость трепещет у меня в животе, быстро выплескиваясь наружу, растекаясь по всему телу.
— Нет! Ни в коем случае. Даже если бы учителям было позволено грубо обращаться с детьми, чего мы, очевидно, не имеем право делать, я бы никогда не стала физически наказывать ученика. Это не мой метод. Дети и в лучшие времена могут причинить вред окружающим их людям. Если они чувствуют себя уязвимыми или испытывают какую-либо угрозу из-за ситуации, в которой оказались, они набрасываются. Моя работа заключается в том, чтобы они чувствовали себя в безопасности и комфорте, чтобы им не нужно было спорить и ругаться или говорить ужасные вещи. С моей стороны было бы контрпродуктивно реагировать на подобное поведение. — Знаю, что меня испытывают, он должен убедиться, что я подходящий пример для подражания, чтобы заботиться о его детях, но задавать такой вопиющий, ужасный вопрос было граничащим с оскорблением.
Ронан остается бесстрастным, сложив руки на коленях, откинувшись на спинку стула, наблюдает за мной.
— Хорошо. Давай обсудим твою незанятость. В агентстве, которое я нанял заполнить эту вакансию, сказали, что ты сейчас не работаешь. Почему?
— Школа закрылась. Меня не уволили, если ты на это намекаешь. Весь персонал школы был сокращен. — Я чувствую, что с каждой секундой становлюсь все более колючей, но ничего не мог с собой поделать. Было что-то бесящее в том, как он задавал свои вопросы, что заставляло меня чувствовать себя неполноценной и неквалифицированной, чтобы по сути просто нянчиться с его детьми. Мне это не нравится. Совсем не нравится.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Понятно. — Этим маленьким заявлением Ронан Флетчер заставляет меня почувствовать, что это я виновата в том, что школу Сент-Августина закрыли. Что моя вина в том, что не удалось собрать средства на содержание школы; в том, что другие преподаватели тоже потеряли работу.
В голове кружатся всевозможные оправдания и объяснения, они пляшут на кончике языка, умоляя выпустить их. Но я не произношу ни слова. Просто сижу на месте, опустошенная и несчастная, пока Ронан, кажется, обдумывает свой следующий шаг.
