Учитель подошел и двумя-тремя штрихами подправил рисунок.
— Ничего, — сказал он, — в другой раз лучше нарисуешь. Ты будь наблюдательной, запоминай все, что видишь вокруг.
Учитель говорил очень ласково. И, может, именно оттого у Култум снова навернулись слезы. Она прошла мимо своей парты, где сидела рядом с Мана ́ фом, сыном директора комбината, и молча села на последнюю парту; ей было неловко. Но ребята сделали вид, что ничего не заметили. Даже Манаф, который раньше больше всех дразнил ее, сегодня был совсем другой. Все очень сочувствовали Култум.
Едва прозвенел звонок, Манаф собрал ребят:
— У Култум большое горе. Ей надо помочь...
Култум стояла за дверью и все слышала. Она вихрем влетела в класс и с обидой в голосе сказала:
— Не нужно мне ничьей помощи!
Манаф смутился, попробовал что-то объяснить:
— У тебя умер отец...
— Но у меня есть мама, и я сама уже не маленькая! — перебила его Култум и вся в слезах выбежала из школы.
Дома она сразу направилась в мастерскую. Ее потянуло на любимую медвежью шкуру. но на двери мастерской висел замок. Култум удивилась — ведь дверь никогда не запиралась.
— Это ты закрыла, мама? — спросила она.
— Да, доченька, тяжело мне входить туда. А ключ я убрала в отцовскую шкатулку. Он нужен тебе? — спросила Бика, обнимая дочку.
— Да нет, — ответила девочка, — я просто так.
4
С тех пор не один гром прогремел над Сирагинскими горами, не раз выпадал снег, дважды зацветали альпийские луга, и могила мастера Бахмуда поросла травой. Вместо учебников для четвертого класса в сумке Култум уже лежали те, что для шестиклассников.
И снова в школе урок рисования. У доски Култум. На этот раз учитель просит ее нарисовать какой-нибудь из кубачинских узоров. В ауле мастеров есть три традиционных рисунка: «мархарай», что значит заросли; это — сложное сплетение цветов и листьев; «тутта» — продолговатый, похожий на букет рисунок, и «тамга» — центр всякого украшения, вроде печатки.
Что выберет Култум? Наверное, «тутта» — этот проще других: нарисует стебелек, от него завьет кудряшки веточек с маленькими причудливыми листочками...
Так думали ребята в классе. Но чем дольше смотрели они на доску, тем больше удивлялись: Култум легко и свободно рисовала самый сложный и тонкий рисунок — «мархарай». И только учитель знал, что она удивительно точно воспроизвела прекрасный узор знаменитого Уста-Тубчи ́ — того самого, чье мастерство еще в прошлом веке прославило умельцев аула Кубачи на всю Европу.
А Култум вдруг окончательно поразила класс и вызвала улыбку учителя: она вплела в этот сложный узор еще и зайчонка с морковкой в передних лапках.
— Да!.. — многозначительно сказал учитель. — Ну садись, Култум. Спасибо... — И, уже обращаясь к классу, добавил: — Вот вам и задание. К следующему уроку пусть каждый из вас попробует нарисовать «мархарай». Можете и зайца нарисовать.
Это было наивысшей похвалой. Култум зарделась. Сердце у нее забилось от радости.
После занятий к ней подошел Манаф и подал крышку от табакерки, на которой кто-то уже выгравировал узор, а чернь еще не наложил.
— Я принес то, что ты просила, — сказал мальчик.
— Спасибо.
Култум стала внимательно рассматривать орнамент. Через минуту она вынула из кармана блокнотик и быстро зарисовала редкий узор.
— Не пойму я тебя, — сказал Манаф, — уже сколько узоров перерисовала! И что ты будешь с ними делать?
— Я учусь, — улыбнулась Култум.
— А зачем? Ведь это занятие не для девочек.
— Где сказано, что оно не для девочек? — нахмурилась Култум.
— Нигде не сказано, но...
— Тогда и не спрашивай больше, зачем я собираю узоры.
Она взмахнула косичками и пошла.
5
Култум к тому времени собрала в своем заветном блокноте множество орнаментов самых лучших хабичу ́ -уста ́ — так в ауле называли мастеров-граверов.
Она уже могла с первого взгляда отличить, кому из мастеров принадлежит увиденный ею узор, древний он или современный...
Можно было только удивляться энергии и упорству Култум: времени для рисования у нее оставалось очень мало. Мать ее, Бика, часто болела, и девочке приходилось, кроме занятий в школе, вести еще и хозяйство: прибирать в доме, готовить обед, корову доить...
Бика давно заметила, что после смерти отца дочка очень изменилась: стала заботливой, не по годам серьезной. Она и раньше не была особенно говорливой, а теперь и вовсе все больше молчала.
Прежде Култум боялась темноты и редко оставалась одна. А сейчас, едва закончив дела по хозяйству, уходила в комнату для гостей, там уроки готовила, там и спала. Мать тревожно наблюдала за девочкой. Но ничего особенного не замечала.
Удивляло Бику то, что шкатулка, доставшаяся ей еще от свекрови, стала вдруг... волшебной. Да, да! В самом деле волшебной. Возьмет, к примеру, Бика в понедельник из нее последние серьги, снесет их на комбинат, а через неделю там, откуда ни возьмись, лежат новые серьги или кольца.
Бедная женщина не знала, что и думать. Она, конечно, радовалась такому нежданному счастью и очень хотела разделить свою радость с другими. Но как ни трудно ей это давалось, Бика ни с кем не обмолвилась ни полсловом. Она еще с детства запомнила предупреждение о том, что волшебство может потерять свою силу, если о нем болтать где надо и не надо.
Что дело не обходилось без добрых шайтанов или, как их еще называют, дивов, Бика ни минуты не сомневалась.
А дочка ее «удивлялась» не меньше матери и говорила:
— Вот чудо! Ведь правда, мама, чудо? И откуда только берутся эти драгоценности?
— Ш-ш, доченька! Смотри не спугни дивов. И никому ни слова! Поняла?
— Ну что ты, мама. Зачем же я буду говорить кому-то!
«Волшебная» шкатулка очень основательно поддерживала мать с дочерью. Весной они, как и все аульчане, смогли отремонтировать свою саклю и даже скопили немного денег на случай, если чудеса вдруг прекратятся.
6
Перед майскими праздниками художественный совет комбината объявил конкурс на лучшее изделие из серебра.
По условиям конкурса лучшие работы должны быть переданы в Кубачинский музей.
Култум попросила Манафа узнать у отца подробности о конкурсе.
— Это еще зачем? — удивился мальчик.
— Нужно мне! Очень нужно, понимаешь?
— А если отец спросит, зачем мне это знать, что я скажу? — не унимался Манаф.
— Странный человек ты, Манаф. И совсем твой отец не удивится. Разве нам, школьникам, неинтересно, что делается в нашем ауле? Скажи, в стенгазете хотим рассказать о конкурсе — может, кто из мальчиков захочет попытать счастья.
Делать было нечего. Манаф выспросил у своего отца, директора комбината, все подробности и рассказал о них Култум. Раньше он часто обижал девочку. Но после смерти ее отца никогда не делал этого.
В очередном номере школьной степной газеты и правда появилась заметка о конкурсе.
Дни полетели один за другим — спадали, как янтарные зерна на четках. Однажды утром Култум вышла из дому раньше обычного. Беспокойно озираясь по сторонам, она, на минутку замешкавшись перед дверью, торопливо вошла в саклю мастера Хабиба, потомка прославленного Уста-Тубчи. Он был тонким ценителем художественных изделий из серебра.
Девочка почтительно приветствовала старого мастера и протянула ему браслет. Не браслет, а чудо! По краям его пропущена нитью филигрань — редкой красоты узор с чернью и позолотой. По центру украшен со вкусом подобранными некрупными драгоценными камнями.
— Я нашла это в шкатулке отца. Можно представить его на конкурс? — робко спросила девочка.
Мастер Хабиб внимательно рассматривал браслет, даже в лупу. Через минуту-другую он сказал:
— Нет, дочка, это не работа Уста-Бахмуда!
— Разве? — пробормотала девочка и покраснела, — По-вашему, он недостаточно хорош?
Старик покачал головой.
— Рука мастера, которому принадлежит этот браслет, очень уверенно держит резец, моя маленькая. А у твоего отца на правой руке не было двух пальцев — в войну потерял, и потому его работу я отличу из тысячи других.
Мастер посмотрел на девочку поверх очков и увидел, что она очень огорчена и взволнована.
— Это работа настоящего мастера, дочка. И ты можешь оставить браслет, я сам передам его на конкурс, — скачал старый Хабиб.
Девочка пуще зарделась и заторопилась.
— Я побегу, а то в школу опоздаю, — сказала она и выскользнула за дверь.
А мастер Хабиб еще долго неотрывно смотрел на чудесный браслет.
7
Среди отмеченных на конкурсе работ был и браслет, что принесла старому Хабибу Култум. Его поместили в музее, а на табличке подписали: «Мастер неизвестен».
Но премиальные деньги все-таки отдали семье покойного Бахмуда.
Уже было за полночь. А во дворе у Хабиба под навесом при свете электрической лампы еще сидели за беседой почтенные люди. Вдруг раздался топот копыт. На разгоряченном коне без седла прискакал из ночного Манаф. Он быстро спешился и, запыхавшись, выпалил:
