Кировским, когда Маслов остановился и указал на балкон:
— Тебе-то не надо рассказывать, что с этого балкона Ленин выступал?
Корсаков посмотрел на балкон, потом — на Маслова и согласился:
— Не надо.
— И ты знаешь, конечно, что особняк этот был построен именно для Кшесинской и вокруг него носились самые разные слухи? — продолжил Маслов.
— Ну, что-то слышал, — подтвердил Корсаков.
— А ты знаешь, что в особняке этом весной семнадцатого разместились сперва просто солдаты, а потом и вовсе революционеры, включая Ленина?
Корсаков не успел ответить, а Маслов продолжал все ожесточеннее:
— А ты знаешь, что эта сука, которая Николая еще цесаревичем развлекала в постели, стала бегать по кабинетам тех, кто был у власти, и требовать, чтобы всех из ее особняка выгнали. И бегала к тем, кто знал ее как Николашкину утеху, хотя делала она это уже после того, как Николашка написал заявление по собственному! А они все равно старались ей угодить, а?
— Глеб, ты вообще о чем? — перебил Корсаков.
Маслов закурил, сделал несколько шагов молча, потом уже спокойным тоном продолжил:
— Вообще я о том, что в России власть и человека связывают странные отношения. Вроде мы эту власть сами создаем и должны бы укреплять ее мощь, ожидая от нее защиты, но мы сами все время ею же и недовольны. А она, эта власть, будто бы нами избранная и нам служащая, делает все, чтобы нас же и ослабить. Для чего? Чтобы мы молчали? Чтобы проще было управлять? Чтобы мы не трепыхались и не мешали ей жить по своим законам?
— Ты чего разошелся? Власть, как и любимая женщина, иногда вызывает раздражение, — улыбнулся Корсаков. — Это неизбежно. А управлять «всем вместе» — это бред. Как, к слову, ты можешь себе представить коллективное управление, например, рейсовым автобусом?
Маслов ответил с деланой улыбкой:
— У рейсового автобуса есть маршрут, по которому водитель обязан следовать. А мы часто и не знаем, чего ждать от власти!
Сделав еще несколько шагов, Глеб повернулся к Игорю и улыбнулся, кажется, без сарказма:
— Моя страна все-таки!
Они уже шли по мосту, когда Маслов проговорил, глядя на реку:
— Между прочим, я знал этого Зацепина.
— А что же молчал? — замер Корсаков.
Маслов пожал плечами:
— Не хотел при этой девице говорить. Мало ли что!
— Ну, правильно, — согласился Корсаков. — Знание лишним не бывает.
Маслов будто и не услышал этого, продолжил:
— И вообще, судя по всему, она мало знала о его работе…
— Почему ты так думаешь? — спросил Корсаков.
— Да тут и думать нечего, — поморщился Маслов. — По ее словам, Зацепин только и знал, что по бабам шастать, а он, между прочим, в своей сфере был авторитетом мирового уровня, его всюду приглашали! У него год был расписан по неделям, если не по дням…
— Но она ведь сама сказала, что он с ней стал делиться только в последнее время, — попытался защитить Лесю Корсаков.
— Ну, сказала, — согласился Маслов, — но она же видела, что он постоянно куда-то уезжает, не бывает дома.
— Так мы ее и не опрашивали на предмет сексуальной верности, — усмехнулся Корсаков. — Молодая баба не хотела заморачиваться на пожилого благодетеля и не обращала внимания на его отлучки…
— А возможно, и сама мало времени проводила вблизи любимого, — усмехнулся в ответ Маслов. — Ну, скорее, ты прав, а точнее, я куда-то не в ту сторону веду. Кстати, насчет того, куда веду, вот тут хорошо готовят, так что нам пора поесть!
Однако обстановка, в которой они расположились, — уютная, доброжелательная — не помешала Маслову, и он продолжил:
— Зацепин, видимо, занимался самыми разными делами, но я сталкивался с ним, с его мнениями только в одной сфере: он являлся крупнейшим специалистом в области прикладной психологии.
— Ну, и что это значит? — поинтересовался Корсаков.
Маслов пожал плечами:
— Могу сказать только о том, что знаю точно: его считали весьма результативным разработчиком методик самых разных и, я бы сказал, необычных…
— Например? — заинтересовался Корсаков.
— Например, методики переговоров с террористами… Там ведь иногда складываются самые разные ситуации. Ты слышал про «стокгольмский синдром»?
— Ну, вроде…
— Напомню в общих чертах: летом 1973 года в Стокгольме преступник захватил банк, взял в заложники его сотрудников, угрожал им смертью. Но полиции удалось банк захватить и всех спасти! Ну, вроде ясно, кто по какую сторону баррикад оказался? Ан нет! После того как заложников освободили, они стали говорить, будто, оказавшись в этой ситуации, они больше опасались полиции, чем того, кто их захватил, понимаешь?
— Не совсем, — признался Корсаков. — Проблема-то в чем?
— Проблема в том, что в середине семидесятых о том, что говорят недавние заложники, простой читатель мог бы узнать только из полицейского отчета, а в наши дни твои коллеги-журналисты, а то и обыкновенные прохожие, зафиксируют такие вот высказывания своими гаджетами и тотчас выложат их на всеобщее обозрение. А наши простые граждане, увидев такие картинки, вполне могут согласиться с такими высказываниями…
— Ну и что? — перебил Корсаков.
— А ты вспомни, как до сих пор вспоминают, например, о Дубровке, когда были захвачены сотни человек! Террористы к этому серьезно и долго готовились, и без жертв такое прекратить невозможно, и это очевидно, а у нас до сих пор чуть что — упрек властям! — Маслов помолчал, потом продолжил уже голосом спокойным: — Это ведь я просто привел один из примеров того, чем занимался Зацепин…
— И ты уверен, что это до сих пор осталось бы актуальным?
Маслов посмотрел удивленно:
— А сам ты этого не видишь? Сегодня каждое событие, даже самое пустяковое, может стать поводом для атаки…
— Атаки? На кого?
— Да хоть на кого, Игорь! Неужели ты сам не помнишь, какая шумиха поднялась после твоего расследования о тех самых таинственных бумажках, которые остались от заговора Ягоды? В твоих публикациях названы только самые заметные имена, а в соцсетевых трактовках — десятки, сотни имен и ни одного доказательства, и шум долго продолжался и при каждом
