— Господи Боже! Еще бы не дорого! — отвечал Беарнец. — Разве вы не знаете, что днем вы мое солнце, а ночью — моя звезда? Честное слово, я был в непроглядном мраке, но вот явились вы и сразу озарили все вокруг.
— В таком случае, ваше величество, я играю с вами злую шутку.
— Что вы хотите этим сказать, душенька? — спросил Генрих.
— Я хочу сказать, что когда вам принадлежит самая красивая женщина во Франции, вы можете желать только одного — чтобы свет погас и наступил мрак, ибо во мраке вас ждет блаженство.
— Вы прекрасно знаете, злючка, что мое блаженство в руках только одной женщины, а эта женщина играет и забавляется несчастным Генрихом.
— О-о! А мне вот кажется, что эта женщина была игрушкой и забавой для короля Наваррского, — сказала баронесса.
Эти злобные выпады испугали было Генриха, но он рассудил, что они выдают досаду, а досада — маска любви.
— Дорогая Шарлотта, — сказал он, — по чести, ваш упрек несправедлив, и я не понимаю, как может такой красивый ротик говорить так зло. Неужели вы думаете, что в этот брак вступаю я? Клянусь чем угодно, не я!
— Уж не я ли? — язвительно ответила она, если можно назвать язвительными слова женщины, которая вас любит и упрекает за то, что ее не любите вы.
— И этими прекрасными глазами вы видите так плохо? Нет, нет, не Генрих Наваррский женится на Маргарите Валуа.
— А кто же?
— О Господи! Реформатская церковь выходит замуж за папу, вот и все.
— Нет-нет, ваше величество, меня не ослепить блеском остроумия: вы любите королеву Маргариту, и это не упрек, Боже сохрани! Она так хороша, что не любить ее невозможно.
Генрих задумался на минуту, и пока он размышлял, добрая улыбка заиграла в уголках его губ.
— Баронесса, — заговорил он, — мне кажется, вы хотите поссориться со мной, но вы не имеете на это права: скажите, сделали вы хоть что-нибудь, что помешало бы мне жениться на Маргарите? Ничего! Напротив, вы то и дело приводили меня в отчаяние.
— И благо мне, ваше величество!
— Это почему же?
— Да потому, что сегодня вы соединяетесь с другой.
— Оттого, что вы меня не любите.
— А если бы я полюбила вас, государь, через час мне пришлось бы умереть.
— Умереть через час? Что это значит? И от чего?
— От ревности… Через час королева Наваррская отпустит своих придворных дам, а ваше величество — своих придворных кавалеров.
— И мысль об этом действительно вас огорчает, душенька?
— Этого я не сказала. Я сказала: если бы я любила вас, то эта мысль страшно огорчала бы меня.
— Хорошо! — вне себя от радости воскликнул Генрих: ведь это было признание, первое признание в любви. — Ну, а если вечером король Наваррский не отпустит своих придворных кавалеров?
— Государь, — сказала г-жа де Сов, глядя на короля с изумлением, на сей раз совершенно непритворным, — это невозможно, а главное — этому нельзя поверить.
— Что сделать, чтобы вы поверили?
— Мне нужно доказательство, которого вы не можете мне дать.
— Отлично, сударыня, отлично! Клянусь святым Генрихом, я дам вам доказательство! — воскликнул король, пожирая молодую женщину глазами, в которых пламенела любовь.
— Ваше величество! — тихо произнесла баронесса, опуская глаза. — Я не понимаю… Нет, нет! Нельзя бежать от счастья, которое вас ждет.
— Моя любимая, в этом зале — четыре Генриха, — сказал король, — Генрих Французский, Генрих Конде, Генрих де Гиз, но только один Генрих Наваррский.
— И что же?
— А вот что: если этот самый Генрих Наваррский всю ночь проведет у вас…
— Всю ночь?
— Да, всю ночь, убедит ли это вас, что у другой он вне был?
— Ах, государь, если бы!.. — воскликнула г-жа де Сов.
— Слово дворянина!
Госпожа де Сов подняла на короля свои большие влажные глаза, полные страстных обещаний, и улыбнулась ему такой улыбкой, что сердце его забилось от радости и упоения.
— Посмотрим, что скажете вы тогда, — продолжал Генрих.
— О, тогда, ваше величество, я скажу, что вы действительно меня любите, — отвечала Шарлотта.
— Вы это скажете, потому что это правда.
— Но как же это сделать? — пролепетала г-жа де Сов.
— Ах, Боже мой! Неужели у вас нет такой камеристки, горничной, служанки, на которую вы могли бы положиться?
— У меня есть настоящее сокровище, это моя Дариола, которая так предана мне, что даст себя изрезать на куски ради меня.
— Боже мой! Скажите этой девице, баронесса, что я ее озолочу, как только, согласно предсказаниям астрологов, стану французским королем.
Шарлотта улыбнулась: в то время люди не верили гасконским обещаниям Беарнца.
— Ну хорошо! Чего же вы хотите от Дариолы? — спросила она.
— Того, что для нее — сущий пустяк, а для меня — все на свете.
— А именно?
— Ведь ваши комнаты над моими?
— Да.
— Пусть она ждет за дверью. Я тихонько стукну в дверь три раза; она отворит, и вы получите доказательство, какое я вам обещал.
Несколько секунд г-жа де Сов молчала; потом огляделась вокруг, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, и на мгновение остановила взор на группе людей, окружавших королеву-мать, но этого мгновения было достаточно, чтобы Екатерина и ее придворная дама обменялись взглядом.
— А вдруг мне захочется уличить ваше величество во лжи? — сказала г-жа де Сов голосом, каким сирена могла бы растопить воск в ушах спутников Одиссея. — Попробуйте, душенька, попробуйте.
— Честное слово, мне очень трудно побороть в себе это желание.
— Так пусть оно победит вас: женщины всегда особенно сильны после поражения.
— Государь, когда вы станете французским королем, я вам напомню о том, что вы обещали Дариоле.
Генрих вскрикнул от радости.
Этот радостный крик вырвался у Генриха в то самое мгновение, когда королева Наваррская ответила герцогу де Гизу латинской фразой:
— Noctu pro more. — Сегодня ночью, как всегда.
Генрих расстался с г-жой де Сов, такой же счастливый, как герцог Гиз, расставшийся с Маргаритой Валуа.
А через час король Карл и королева-мать удалились в свои покои; почти тотчас же луврские залы начали пустеть и в галереях стали видны базы мраморных колонн. Четыреста дворян-гугенотов проводили адмирала и принца Конде сквозь толпу, роптавшую им вслед. После них вышли герцог Гиз, лотарингские вельможи и другие католики, сопровождаемые радостными криками и рукоплесканиями народа.
Что касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррского и г-жи де Сов, то они, как известно, жили в Лувре.
Глава 2
