Я сидѣлъ на скамейкѣ, думалъ и становился все озлобленнѣе противъ Бога и тѣхъ страданій, для которыхъ Онъ меня предназначилъ.
Если онъ думаетъ обратить меня и сдѣлать лучше, посылая мнѣ страданія и неудачу за неудачей на моемъ пути, то Онъ ошибается. Чуть не плача съ досады, я смотрѣлъ на небо и мысленно говорилъ ему все это.
Мнѣ вспомнилось опять все, чему насъ учили въ дѣтствѣ; мнѣ послышался тонъ библіи, и я началъ тихо разговаривать самъ съ собой и насмѣшливо склонилъ голову на бокъ. И зачѣмъ мнѣ заботиться о томъ, что ѣсть, что пить и во что одѣвать свое жалкое тѣло? Развѣ мой Небесный Отецъ не заботится обо мнѣ, какъ о воробьяхъ на крышѣ, и не оказываетъ Своихъ милостей Своему жалкому рабу?.. Богъ коснулся Своимъ перстомъ моей нервной ткани и медленно спуталъ всѣ волокна; Богъ отвлекъ Свой перстъ, и нѣжныя волокна повисли на немъ. Перстъ Божій оставилъ рану въ моемъ мозгу. Тронувъ меня перстомъ Своей руки, Богъ оставилъ меня, не трогалъ меня и не дѣлалъ мнѣ зла. Онъ предоставилъ мнѣ итти съ миромъ?.. Богъ пребывалъ въ Вѣчности…
Изъ студенческой рощи вѣтеръ доносилъ звуки музыки; значитъ, теперь уже было больше двухъ часовъ. Я досталъ бумагу, чтобы попробывать, не смогу ли я пописать. Въ эту самую минуту изъ кармана выпала моя книжка съ абонементами отъ парикмахера. Я открылъ ее и пересчиталъ листочки; было еще шестъ билетовъ.
— Слава Богу! — сказалъ я какъ-то невольно. — Въ продолженіе двухъ недѣль я смогу бриться, чтобы имѣть немного болѣе приличный видъ! Эта маленькая оставшаяся собственность привела меня въ хорошее настроеніе; заботливо я разгладилъ билеты и сунулъ книжечку опять въ карманъ. Писать я все-таки не могъ. Послѣ двухъ строчекъ мнѣ больше ничего не приходило въ голову; мои мысли гдѣ-то отсутствовали, и я никакъ не могъ настроиться. Всякая мелочь дѣйствовала на меня и останавливала мои мысли.
Мухи и комары садились на бумагу и мѣшали мнѣ; я дулъ, чтобы прогнать ихъ, дулъ все сильнѣе и сильнѣе, но все напрасно.
Маленькія животныя сопротивляются мнѣ, упираясь своими тоненькими ножками.
Ихъ никакъ нельзя согнать съ мѣста. Они цѣпляются за занятую ими какую-нибудь неровность на бумагѣ и остаются неподвижными до тѣхъ поръ, пока сами не найдутъ нужнымъ удалиться. На нѣкоторое время эти маленькія насѣкомыя заняли меня; я скрестилъ ноги и началъ наблюдать за ними. Но вотъ въ воздухѣ раздались изъ парка нѣсколько высокихъ нотъ кларнета. Они дали моимъ мыслямъ другое направленіе. Недовольный невозможностью кончить свою статью я сунулъ бумаги опять въ карманъ и откинулся назадъ. Въ эту минуту моя голова такъ ясна, что я могу, не утомляясь, думать о самыхъ тонкихъ матеріяхъ. Сохраняя это положеніе и скользя взглядомъ вдоль груди и ногъ, я вижу подергивающее движеніе, которое дѣлаетъ моя нога, при каждомъ пульсированіи. Я немного приподнимаюсь и смотрю на свои ноги, и въ эту минуту на меня находитъ фантастическое, странное настроеніе, котораго я никогда раньше не испытывалъ. По моимъ нервамъ проходитъ тихій, страшный ударъ, похожій на ощущеніе холоднаго свѣта. Увидѣвъ свои башмаки, мнѣ показалось, что я нашелъ въ нихъ стараго друга, часть самого себя. Чувство стараго знакомства заставляетъ меня дрожать, слезы выступаютъ на моихъ глазахъ, и мнѣ кажется, что мои башмаки шепчутъ что-то тихо, лаская мой слухъ.
— Слабость! — сказалъ я твердо, сжалъ кулаки и еще разъ повторилъ:- Слабость! — я вышучиваю свое чувство, твержу, что я строю изъ себя дурака, говорю самъ съ собой строго и разумно и крѣпко зажмуриваю глаза, чтобы удержать слезы. Я начинаю изучать свои башмаки, какъ-будто никогда раньше я ихъ не видалъ; ихъ мимику, когда я двигалъ ногой, ихъ форму, ихъ стертую кожу; и при этомъ я дѣлаю открытіе, что выраженіе и физіономію, имъ придаютъ складки и бѣлые швы; часть моей личности перешла въ эти сапоги. Они дѣйствовали на меня, какъ дыханіе на мое собственное я, какъ живая часть меня самого.
Я долго разбирался въ этихъ чувствахъ, почти часъ. Тѣмъ временемъ маленькій старый человѣчекъ занялъ другой конецъ моей скамейки; усѣвшись, онъ началъ кашлять отъ ходьбы и повторялъ:- Да, да, да, да, да, да, да, да, да, дѣйствительно.
При звукѣ этого голоса какой-то ураганъ пронесся у меня въ головѣ; я предоставилъ башмакамъ быть башмаками. и мнѣ казалось, что это смутное настроеніе духа, добычей котораго я сейчасъ былъ, пришло изъ давно прошедшихъ временъ, можетъ-быть годъ или два тому назадъ, и начало уже понемножку потухать въ моемъ сознаніи. Я принялся разглядывать старика.
И какое мнѣ дѣло до этого маленькаго человѣчка? Никакого. Ни малѣйшаго. Развѣ только, что въ рукѣ у него была газета, старый номеръ, — листъ съ объявленіями былъ наружу; кажется что-то было завернуто въ нее. Мною овладѣло любопытство, и я никакъ не могъ оторвать глазъ отъ газеты. Мнѣ пришла, въ голову шальная мысль, что это можетъ быть какая-нибудь удивительная газета, единственная въ своемъ родѣ; мое любопытство росло, и я началъ ерзать на скамейкѣ. Это вѣдь могли быть документы, важныя рукописи, которыя онъ укралъ изъ архива, трактаты, договоры.
Человѣкъ молчалъ и о чемъ-то раздумывалъ. Почему онъ не держалъ своей газеты, такъ какъ это всѣ дѣлаютъ, названіемъ наружу?
Тутъ дѣло нечисто…
Онъ не хочетъ выпустить своей газеты ни за что на свѣтѣ, онъ не хотѣлъ даже, можетъ быть, довѣриться своему собственному карману. Я могу держать пари, что тамъ что-то есть.
Я посмотрѣлъ передъ собой. Именно невозможность проникнуть въ это таинственное обстоятельство чуть не сводила меня съ ума отъ любопытства. Я порылся въ своихъ карманахъ, не могъ ли я что-нибудь дать этому человѣку, чтобы завязать съ нимъ разговоръ; мнѣ попалась моя абонементная книжечка, но пришлось сунуть ее обратно Вдругъ мнѣ пришла въ голову неслыханная дерзость: я ударилъ по своему пустому карману и сказалъ:
— Могу я вамъ предложить папиросу?
Благодарю; онъ не куритъ; ему пришлось бросить, чтобы поберечь свои глаза! Онъ почти слѣпъ. Во всякомъ случаѣ, онъ очень благодаренъ.
Давно ли онъ страдаетъ глазами? Тогда, значить, онъ не можетъ читать? Даже газеты?
— Къ сожалѣнію, даже газеты.
Человѣкъ посмотрѣлъ на меня. Его больные глаза были подернуты какой-то пленкой и имѣли видъ стеклянныхъ; его взглядъ былъ тупой и производилъ непріятное впечатлѣніе.
— Вы не здѣшній? — спросилъ онъ.
— Да.
Но неужели онъ не можетъ прочесть даже названія газеты, которая у него въ рукахъ.
Съ трудомъ. Онъ тотчасъ услыхалъ, что я не здѣшній, что-то въ моемъ голосѣ выдало это. У него такой тонкій слухъ; ночью, когда всѣ спятъ, онъ слышитъ дыханіе людей въ сосѣдней комнатѣ…
— Да, что я хотѣлъ сказать… Гдѣ вы живете?
У меня тотчасъ же была на готовѣ ложь.
Я лгалъ какъ-то невольно, безъ всякаго умысла и заднихъ мыслей:
— Площадь св. Олафа, № 2.
Въ самомъ дѣлѣ? Онъ знаетъ каждый камушекъ на этой площади. Тамъ есть фонтанъ, нѣсколько газовыхъ фонарей, деревья; онъ помнитъ все это очень хорошо… — Въ какомъ номерѣ вы живете?
Я хотѣлъ положить этому конецъ и поднялся, все еще преслѣдуемый мыслью относительно газеты. Тайна должна быть выяснена, чего бы это ни стоило.
— Разъ вы не можете читать газеты, тогда зачѣмъ…
— Вы, кажется, сказали въ номерѣ 2? — продолжалъ человѣкъ, не обращая вниманія на мое волненіе. — Въ свое время я зналъ всѣхъ живущихъ во второмъ номерѣ. А какъ имя вашего хозяина?
Я очень быстро придумалъ имя, чтобы отдѣлаться отъ него; изобрѣлъ его мгновенно и преподнесъ ему.
— Хаполати, — сказалъ я.
— Хаполати, да, — кивнулъ головой человѣкъ. Онъ не пропустилъ ни одного слога этого труднаго имени.
Я посмотрѣлъ на него удивленно; онъ сидѣлъ очень серьезный, съ задумчивымъ лицомъ. Едва я произнесъ это глупое имя, пришедшее мнѣ въ голову случайно, какъ человѣкъ этотъ вполнѣ освоился съ нимъ и сдѣлалъ видъ, будто онъ слышалъ уже его раньше. Между тѣмъ, онъ положилъ свой свертокъ рядомъ со мной на скамью, и я чувствовалъ, какъ мои нервы дрожали отъ любопытства. Теперь я замѣтилъ, что на газетѣ было нѣсколько жирныхъ пятенъ.
— Вашъ хозяинъ не морякъ? — спросилъ человѣкъ безъ малѣйшаго слѣда ироніи въ голосѣ. — Кажется, мнѣ что-то припоминается, будто онъ былъ морякъ.
— Морякъ? Простите, но должно быть вы знаете брата, а этотъ — I. А. Хаполати, агентъ.
Я думалъ, что дѣло этимъ кончится; но человѣкъ охотно соглашался со всѣмъ; если бы я выдумалъ такое имя, какъ Барабасъ Розенкноспе, то и тогда это не возбудило бы въ немъ подозрѣнія.
— Онъ, кажется, молодцоватый господинъ, какъ мнѣ приходилось слышатъ, — сказалъ онъ, стараясь продолжить разговоръ.
— О, это хитрецъ большой руки, — отвѣчалъ я, — настоящій дѣловой человѣкъ, агентъ на всѣ руки: брусника изъ Китая, перья и пухъ изъ Россіи, мѣха, дерево, чернила…
— Хе-хе, чортъ возьми! — перебилъ меня старикъ, развеселившись.
