…Старушка вынырнула откуда-то из темной глубины храма и привычно села за маленький столик у входа. Орловский нащупал в кармане пиджака мелочь и подошел к ней, молча указав на свечи (говорить не было сил). Старушка, похоже, немного удивилась, но аккуратно пересчитала гривенники и выдала Юрию тонкие восковые свечки. Их оказалось три, и он почему-то решил, что это хорошая примета…
Итак, есть надежда, что Ника не будет его искать – по крайней мере в ближайшее время. Значит, ею не заинтересуются неделю-другую, а то и больше. А там должен помочь Терапевт. Юрий верил, его друг сумеет, ничего не открыв, уберечь Нику от опрометчивых шагов. Хорошо бы позвонить Терапевту, сказать напоследок, что он уничтожил все, что могло скомпрометировать, и попросить позаботиться о Нике. Мелькнула даже мысль поинтересоваться, нет ли телефона в церкви, но Орловский тут же одернул себя. Нет, нельзя: те, что ждали его, могут предусмотреть и это. Он вновь вспомнил Терапевта. Еще тогда, в самом начале их знакомства, он говорил Юрию…
…Это было, кажется, в Нескучном саду, они сидели на старой лавочке и договаривались о том, когда Терапевт передаст ему первую папку с материалами. Тогда Юрий впервые услыхал о человеке, которого позже Терапевт стал называть Флавием. Флавией обещал передать ему статистику об операции «Юго – Восток», они обсудили это, а затем Терапевт почему-то заговорил о неизбежности ареста. Своим спокойным, как всегда, слегка ироничным тоном он говорил, что в «царстве победившего социализма» – он так и выразился, – где каждый первый доносит на каждого второго, сама идея нелегальной организации обречена. Они продержатся недолго – а значит, надо быть готовым. И главное – не считать врагов только подлецами и идиотами. Да, многие на Старой Площади и – в Большом Доме на Лубянке – подлецы, идиоты, а порой и просто недоумки. Но есть другие. Как-то раз Терапевт вспомнил Ростов осенью 17-го: тогда офицеры, сходившиеся под знамена Корнилова и Алексеева, считали большевиков всего лишь платными агентами Вильгельма. Врагов, особенно таких, нельзя недооценивать – эту мысль Орловский запомнил крепко и был с ней вполне согласен.
Итак, никуда звонить не следовало. Он вообще зря зашел в церковь – едва ли этим визитом накануне ареста не заинтересуются. Собственно, бояться действительно уже нечего. Он сделал свое дело, он – пока, по крайней мере, – не подвел никого, а то, что все люди смертны, Юрий успел слишком хорошо усвоить за свою недолгую жизнь. Он боялся лишь умереть без толку, сгинув в этом страшном болоте без следа. Но теперь, когда книга будет издана, когда остаются Терапевт, Флавий и тот, неизвестный (которого Терапевт, называл Марком), смерть Юрия Петровича Орловского будет лишь маленьким эпизодом в их борьбе – безнадежной, как все в этой проклятой стране, бывшей когда-то его Родиной, – но все же борьбе. Юрий давно уже все решил для себя: он, не успевший взять винтовку в годину Смуты, не хотел пропадать ни за грош, утешаясь, как тысячи и тысячи его сограждан, мыслью, что он «не виновен». Нет, Юрий Орловский виновен перед этой каиновой властью, а значит, и погибать будет легче. Оставались, в общем-то, пустяки – биология, нормальный человеческий страх. И оставшиеся силы надо положить на то, чтобы эта бессмысленная жажда жизни не заставила его, последнего в роде Орловских, уйти недостойно…
Юрий все еще стоял у иконы, сжимая в руке тонкие желтые свечи. Хотелось побыть здесь как можно дольше, но тот уголок сознания, который продолжал бодрствовать, уже дал команду: пора уходить. Оставалось лишь поставить свечи. Юрий не считал себя верующим. Детская вера давно ушла и все эти годы он бывал в церкви если не по привычке, то просто из желания на какой-то час приобщиться к ушедшему навсегда прошлому. В Бога Юрий верил, но, прожив долгие годы между страшными жерновами, в которых погибла страна, он убедился, что в лучшем случае Создателю просто нет дела до ползающих во прахе тварей, называющих себя людьми. Это в лучшем случае…
Орловский отогнал неуместные мысли: он все-таки в храме – и вдруг подумал, что случись все как-то иначе, лучше, то именно здесь ему довелось бы венчаться с Никой. Он даже как – то, не сдержавшись, спросил, обвенчана ли она со своим мужем. Ника удивилась: конечно, ее муж, убежденный боец ленинско-сталинской партии, и не думал венчаться. То, что теперь называлось «браком», стоило лишь трех рублей гербового сбора в заведении с почти неприличным названием «ЗАГС»…
Нет, об этом думать тоже нельзя. Все-таки он грешен: Ника, пусть и по законам новой власти, но замужем, и весь их, как когда-то она грустно выразилась, «эпизод», был, в общем – то, бессмысленным и не мог иметь продолжения. Более того, теперь их знакомство стало просто опасным для нее, и оставалось надеяться, что Создатель, если и в самом деле он интересуется делами земными, покарает лишь его одного. Ибо – «меа кульпа, меа максима кульпа». Орловский произнес это по-латыни и чуть заметно усмехнулся: Бог Православный, услышь он это, наверняка бы обидится. Да, его грех, его величайший грех… Впрочем, даже знай тогда, два года назад, все дальнейшее, Юрий едва ли смог бы заставить себя быть благоразумным. Да и Ника, вероятно, тоже…
– Могу ли я вам помочь, сын мой?
Юрий вздрогнул и поднял глаза. Он не заметил, когда священник успел подойти, но тот уже стоял рядом. Орловский узнал его, хотя видел лишь раз, когда заходил сюда два месяца назад. Он даже вспомнил, как его зовут: отец Леонид. Странно, насколько новый священник не походил на отца Александра. Тот был стар, невысок и очень худ. Новый же настоятель был намного моложе, высок, немного грузен и, в общем, весьма походил на персонажи, мелькавшие на полотнах передвижников. Впрочем, не Юрию судить об этом: своей внешностью он обольщался еще меньше.
– Я… Нет, спасибо… – слова выговаривались бездумно, сами собой, и Орловский тут же поспешил добавить: «батюшка».
Священник кивнул, хотел было отойти, но помедлил:
– Извините, сын мой. Просто, я узнал вас. Вы ведь Орловский, Юрий Петрович?
На миг вновь охватил страх. Откуда? Может, и этот, сменивший отца Александра – из той компании, что обкладывает его, словно волка, по столичным улицам? О том, на что приходиться идти иереям, не желавшим считать сибирские версты, Орловский был наслышан.
– Но… отец Леонид, откуда?
Он тут же выругал себя за бессмысленный вопрос. В конце концов, разницы нет никакой, а скоро ему будет вообще все равно. Но священник, похоже, немного удивился.
– Да вы же заходили сюда, сын мой. Помните, как раз на день Сергия Радонежского?
Да, тогда, два месяца назад, был какой-то праздник. Юрий уже успел забыть. Точно, тогда был праздник, он даже, кажется, остался после службы…
– Так что чему дивиться, сын мой? Вы-то, вижу, меня запомнили.
– Но вы же священник. – на этот раз пришлось удивиться Орловскому.
Отец Леонид покачал большой лохматой головой:
– Отчего же так? Долг мой помнить всех. Да и немного прихожан ныне. А мы с вами еще и беседовали, помните?
Это Юрий помнил. Он спрашивал об отце Александре.
– Тогда вы представились. Конечно, грешен, мог и позабыть, но потом, слава Богу напомнили. Вы ведь Орловский, ваш прадед и дед ваш были здешними ктиторами.
Этого Юрий не знал. Мать не рассказывала ему об этом – не успела. А может, просто опасалась.
– В самом деле? – Юрий удивленно оглядел церковь, словно увидел ее в первый раз. – Даже не думал! Я помню, что наша семья что-то дарила… Вот эту икону…
Отец Леонид кивнул:
– Не только эту. Давеча прочитал, что иконостас был дедом вашим заказан. Из самого Киева мастеров приглашал.
Орловский невольно улыбнулся. Сейчас это казалось сказкой – давней и невероятной. Интересно, что сказали бы в парткоме музея, узнай они это? Тогда Юрию не довелось бы проработать там и недели…
– Пойдемте побеседуем, сын мой…
Юрий хотел возразить, но почему-то смолчал и послушно прошел вслед за священником в небольшую боковую дверь. Очевидно, это была ризница или какое-то подобное ей помещение – в таких тонкостях Орловский не разбирался. Войдя, священник привычно перекрестился на большую икону в дорогом серебряном окладе. Юрий поспешил сделать то же – и вдруг замер.
– Это… это же наша икона! Святой Георгий, правда?
Священник вновь кивнул. Юрий подошел поближе и стал рассматривать знакомое изображение. Лицо Всадника было сурово и спокойно. Казалось, он не испытывает радости победы над корчившимся под золочеными копытами коня чудовищем. Воин исполнил долг – и чувствовал лишь холодную брезгливость к мерзости, только что поверженной наземь. И еще одно чувство можно было уловить на лице святого: усталость. Усталость солдата, у которого за спиной бесчисленный ряд смертельных схваток, и еще столько же – впереди, до самой смерти.
– Эта икона висела у нас в доме, – волнуясь, заговорил Орловский. – Да, припоминаю… Потом, я болел, у меня была корь… или скарлатина… мама подарила ее церкви, в благодарность за то что я выздоровел. Я еще потом удивился: почему ее там нет…
