провозиться без толку. Вот я и не выдержала, села прямо там, посреди двора, да залилась горькими слезами, вслух проклиная свою сиротскую долю. Если бы только у меня был хоть кто-нибудь, кто мог бы защитить и поддержать! Хоть одна родная душа в этом мире! Но, увы, вся известная мне родня была мертва, а о других, если они и существовали, я ничего не знала.
В детстве матушка, бывало, рассказывала мне, что в далёкие времена, один из её пра-пра-прапрадедов взял в жёны деву-из-холмов, и она даже подарила ему дитя, прекрасное, словно весенний день; будто бы, именно от этого союза женщины в нашей семье унаследовали свои прекрасные золотистые волосы и зелёные, как молодая листва, глаза. Когда-то я верила в эту историю. Даже убежала раз в полнолуние из дому и, как велят предания, принесла дары да девять раз обошла холм, пытаясь открыть вход в Бру7, дабы познакомиться со своими дальними родственниками, но, конечно, ничего у меня не вышло. Однако же, детство моё закончилось вместе со смертью матери, а юность отравила потеря отца. За годы, прожитые с мачехой, я разучилась верить в сказки и легенды, даже самые красивые. И впрямь, будь в моих жилах хоть капля волшебной крови, разве не явились бы ко мне на помощь могущественные обитатели холмов, чей закон свято чтит кровную память? Разве оставили бы они меня на произвол судьбы? Ведь всем известно, что потомки их, даже самые отдалённые, пользуются покровительством и защитой предков всюду, где бы ни оказались. Увы, на мой случай это было совсем не похоже…
Так велика была моя скорбь, что за слезами и причитаниями не заметила я, как совсем стемнело и в небе зажглись звёзды. Спохватилась лишь когда вконец продрогла. Поняла, что не зажгла огня в ночь Зимних Врат, что сижу под открытым небом совсем одна, не считая Бурого, и, хоть до полуночи ещё было далеко, мне стало не по себе.
Ещё бы! Ставлю золотой против медяка, вам и самим бы не захотелось оказаться на моём месте тогда! Ха! Да, милый, прав твой дружок, золотого у меня нет, но это дела не меняет, верно? То-то!
И вот, стою я посреди двора, зарёванная, перепуганная, сердце того и гляди из груди выскочит, вокруг темень хоть глаз выколи. Бежать бы мне в дом, развести огонь в очаге пожарче, да рядом топчется приунывший Бурый в своей упряжи, а его ведь тоже так не оставишь, вона, лужи уж ледком подёрнулись… Бросилась я к быку, чтобы распрячь и вернуть его поскорей в стойло, а пальцы не слушаются, то ли от холода, то ли от страха, а может и всё разом. И тут, откуда не возьмись, разлилось по двору сияние, ярче самого яркого лунного света, а вслед за тем явилась передо мной высокая стройная дева с глазами, как голубые звёзды и волосами, цвета красного золота, что достигали земли. Платье на ней словно соткано было из серебряной паутины, с плеч ниспадал пурпурный плащ, покрытый по краю широкой каймой с золотой вышивкой8, а держали его когтями три золотые птицы с разноцветными эмалевыми перьями. Едва взглянув на неё, вспомнила я матушкины рассказы и поучения. Поняла я тогда, что передо мной сама Клиодна – Королева-из-под-Холма9 и поспешила пасть на колени перед её величием.
Клянусь остатками чести, никогда в своей жизни, ни до того случая, ни после, не испытывала я такого страха и трепета, как в миг, когда взглянула в её лицо! Разом вспомнились мне все легенды, сказки и страшные байки о Сокрытом Народе, и все предостережения, которые так неосмотрительно нарушила я той ночью. Я знала, как виновата, так что, сделала единственное, что мне оставалось, зажмурила покрепче глаза и приготовилась принять свою участь, надеясь только, что Госпожа достаточно милосердна, чтобы это была смерть, а не безумие. Каково же было моё удивление, когда вместо проклятия над головой моей прозвенел серебряным колокольчиком смех!
«Встань, смертное дитя», – раздался голос, подобный музыке арфы, – «Я знаю, ты чтишь мой народ. Тебе нечего опасаться.» Так она сказала. Но я не посмела подняться во весь рост рядом с самой Королевой Фей, как не смела и поднять глаз на неё, только произнесла дрожащим голосом положенные слова благодарности. Такая покорность, очевидно, смягчила её сердце, и она снова заговорила со мной, спросив, почему я одна в эту ночь, отчего не разожгла огня, и какая несправедливость со мной приключилась, что я сетовала на неё столь громко.
Не часто выпадает человеку такая удача, чтобы кто-нибудь из Волшебного Народа справлялся о его заботах, так что, я отбросила робость и рассказала всё, как на духу. Все свои горести поведала я Королеве Фей, всё, что тяжким камнем лежало у меня на сердце.
Долго молчала Королева-из-под-холма, после того, как я окончила свой рассказ. Осмелившись бросить на неё короткий взгляд, увидела я, что тень омрачила её чело – сурово нахмурились её брови, в жёсткую линию сжались губы, а когда она, наконец, заговорила вновь, в голосе её слышался звон клинков, а не струн. «Чего же ты хочешь для этой злой женщины, дитя?» – Спросила она, – «Какого наказания она по-твоему заслуживает?» Разум мой был затуманен болью и обидой, так что, в запальчивости я произнесла страшные слова, которые давно уж зрели в сердце моём, но никогда не прорвались бы наружу в иных обстоятельствах. Я сказала, что хотела бы уничтожить всё, что дорого моей мачехе, отнять у неё всё, что она любит, как она отняла у меня отца, имение и даже доброе имя, хотела бы забрать всё, чего та желает и смотреть, как она сгорает от зависти да злости, не имея возможности свои сокровища вернуть, хотела бы обладать властью, подобной королевской, чтобы мачеха вынуждена была унижено кланяться мне всякий раз, вынуждена была всю оставшуюся жизнь видеть моё величие, пребывая в бессилии и ничтожности.
Когда стихло эхо моих слов я и сама ужаснулась сказанному, но Клиодна лишь усмехнулась. Она признала, что месть моя праведна, а посему ей должно свершиться и пообещала помочь мне за весьма скромную, как мне казалось, цену. Три платы назначила она мне, по одной за месть, за богатство и за власть. Радости моей не было предела! Тогда я ещё не знала, что справедливость в глазах Сокрытого Народа сильно отличается от того, как её понимает род человеческий…
А? Да, дорогуша,
