Предстоял тяжелый марш с форсированием реки, наверняка под бомбами. Если немцы заметят с воздуха большую колонну, бомбить будут досыта. А потому название той реки — Черная Калитва — с самого начала на слух было для старшего батальонного комиссара зловещим.
Накануне марша военинженер третьего ранга Белоусов совершил облет дорог, идущих от Россоши на Задонск и Калач. В безоблачном небе сияло летнее солнце, степь, еще не выжженная зноем, безмятежно благоухала свежим разнотравьем.
— Ты смотри, Борис Петрович, ежели что, прямо иди на вынужденную. «Мессера», они за штабными самолетами шибко охотятся. Им за У-2 сразу железный крест дают. Так что ты ниже держись, к земле прижимайся, — советовал Апанасенко своему командиру. — Тише едешь — дальше будешь.
— Спасибо за заботу, — отвечал Белоусов, напряженно улыбаясь, поправлял портупею и прилаживал на боку потертую полевую сумку. — Что написано в книге судеб, то сбудется.
— Где такая книга? — нахмурился Апанасенко.
Комбат вернулся к вечеру усталый, сосредоточенный. Ему вытянули из колодца ведро воды. Он стянул через голову пыльную гимнастерку, вымылся по пояс, фыркал, мотал головой. Пригладив рукой мокрые волосы, сказал:
— Двигаться будем на Черную Калитву и далее на Калач. Немец выходит к Задонску, так что другой путь нам уже перерезан. Теперь, Матвей Филиппович, одна дорога остается по книге судеб.
В ту ночь передовые немецкие части подошли к Россоши. Линейщики демонтировали узел, снимали кабель под огнем. Батальон уже снялся, ушел, последние машины без огней скрылись за поворотом в 22.00. Слышались отдельные выстрелы, рев танковых моторов. К ночи стрельба стала слышней. Пролетел немецкий самолет, повесил несколько осветительных ракет, в их белесом, неживом свете притих опустевший город, горела нефтебаза, потом появились люди с узелками, с маленькими детьми на руках, с тачками, нагруженными домашним скарбом. Беженцы. Черная Калитва — горе безутешное. Проскакал всадник. «Стой! — ему крикнули. — Порвешь кабель!» «Бросай к черту свою паутину, — он огрызнулся, — немцы здесь!» — и пришпорил коня. Шли дети, держась за юбку матери. Старик толкал перед собой тележку и на ней книги. «Зачем тебе книги?» — хотел спросить Апанасенко, но не успел: надо было грузить на машину смотанный кабель. На ночных улицах начали рваться мины. Немцы заняли вокзал, там на привокзальной площади поставили батарею, автоматчики группами прочесывали улицы, постреливая короткими очередями.
Ехать мимо вокзала по шоссе не рискнули, съехали на обочину, двинулись степью, ориентируясь по компасу, в балке, уже за городом, наткнулись на немцев. Темно-зеленые тени метнулись навстречу. «Хальт! Хальт!» Отбились! Стреляли из кузова, из кабины. Это был самый настоящий бой, о котором мечтал старший батальонный комиссар, бой с видимым, реальным врагом. И враг отступил. Через час выехали на укатанную дорогу. Осмотрелись. Позади была Россошь, занятая врагом. Черный столб дыма поднимался в неподвижной предутренней тишине. Издали стрельбы не было слышно, тишина разливалась во всем видимом пространстве и благодать, будто кончилась война. Мирная тихая степь простиралась на сколько хватало глаз. Но покоя не было. Опять отступали. Говорили, в Россоши немцам достались тылы штаба фронта, отступление приняло поспешный характер, и впереди еще предстоят непростые испытания, но имя города, которое скоро станет известно всему миру, где они должны будут встать насмерть, еще названо не было — Сталинград. Впереди ждала Черная Калитва. Горе и слезы. Кровь и потери. Черная Калитва — речка; и перед ней заболоченная пойма, совершенно непроходимая в летнюю пору.
Комиссар Апанасенко спал в кабине, он заснул, как выключился, и тяжелое это забытье длилось не больше часа. Могло показаться, что его разбудил гул моторов, шум громких голосов.
Странное положение, загадка природы: никакая бомбежка разбудить связиста после боевого дежурства не в состоянии, а в головах телефон полевой звякнул, хриплый друг, и сразу подъем! Связист на ногах. Комбат Белоусов пытался научную базу для объяснения этого феномена подвести, но дальше собирания подобных примеров дело у него не стронулось. Вспомнил, что мать, несколько ночей не спавшая, просыпается от неровного дыхания ребенка, и еще мельника вспомнил, который спит себе и спит у себя на белой мельнице над тихой речкой, но только жернова на другой раструс пошли, звук сменился, он сразу же и проснулся, глаза открыл.
Комиссару снился горящий город, в его мозгу мелькали огни, шли женщины с узлами, с малыми детьми. В поводу вели корову. Старик толкал тележку на тонких велосипедных колесах. В тележке лежали книги. «Зачем тебе книги?» — спрашивал Апанасенко. «Это книги судеб», — отвечал старик, и в его сухих глазах мелькали огни.
Комиссара не гул моторов сам по себе разбудил и не голоса. Его беспокойство охватило. Тревога возникла. Колонна стояла. Он отсутствие движения почувствовал.
— Теперь без тягача в жизнь не вылезем, — сказал один голос.
— Тягача… — передразнил другой, — танковый полк надо вызывать, воно сколько машин сгрудилось. Тягача, скажешь… Болото!
Апанасенко протер глаза, открыл дверцу, спрыгнул на землю. Впереди, сзади, сбоку — везде стояли машины: грузовики с пехотой, с армейским, наспех собранным скарбом, полевые кухни, артиллерийские орудия, зарядные ящики, тут же двуколки, телеги колхозные, санитарные автобусы, штабные легковушки, выкрашенные в защитный маскировочный цвет и потому еще более заметные: красили их зимой, а теперь вовсю горело лето. Была пробка — гул моторов, ругань, отрывистые команды. Кипела вода в радиаторах. Апанасенко пошел вдоль батальонной колонны вперед. Рядом туда-сюда сновали люди, под ногами хлюпала жидкая грязь. Колонна явно увязла. И не просто колонна, а гудящий поток, расплеснувшийся на несколько рядов влево и вправо от собственно дороги, которая едва угадывалась в сырой хлюпающей трясине. Легкие танки, тягачи, бронемашины, грузовики с цепями на задних скатах пытались как-то выбраться, а потому выезжали одни влево, другие вправо и застревали уже там. Трясина медленно, но верно засасывала в себя все это скопление людей и боевой техники, и Апанасенко понял: если сейчас же, немедленно не предпринять энергичных мер, то беды не миновать, и прежде всего нужно найти хотя бы трактор. В батальонной колонне шел свой ЧТЗ с прицепом, но он куда-то подевался. Как потом выяснилось, отстал. Утро только начиналось, но уже парило. День обещал быть жарким, и надеяться на то, что немецкий летчик не заметит такого скопления в заболоченной низине у Черной Калитвы, было бы с военной точки зрения совсем непростительно и даже беспечно. А потому Матвей Филиппович развернул на колене карту, выходило, через полтора-два километра должно начаться сухое месте. По карте так получалось. Значит, следовало во что бы то ни стало это расстояние преодолеть. Иначе придется тяжко. Будет бомбежка и, может быть, окружение. Окружения не боялся, война — она везде война, окружение — война без флангов, но по опыту знал, что сохранить сложную технику батальона в окружении не удастся: спецмашины — не танки. Что такое спецмашина? Грузовик ГАЗ-АА, «газик», или ЗИС-5, «зисуха» с радиостанцией, смонтированной в кузове. Грузовик одной пулей поджечь запросто, если в бензобак, а сколько труда вложено, чтоб станцию на нем смонтировать, в порядок привести, обжить. Машины можно взорвать, имущество уничтожить, но это в самом крайнем случае, а сейчас надо действовать. Он окружения не боялся. Не о том речь. Знал, если что, выйдет к своим в полной форме, с оружием и партбилетом. И комиссарских своих звезд спарывать с рукавов не станет, хотя не хуже других был информирован боевым своим опытом: немец комиссаров в плен не берет, расстреливает на месте.
Под кустом, возле танка четыре танкиста мудрили над нехитрым костерком. Котелок повесили на жердочку, собирались подхарчиться, потому один сыпал в воду, разминая пальцами, пшенный концентрат, другой финским ножом резал сало и с ладони сбрасывал в кипящую воду. На тряпице хлеб у них крупными ломтями порезанный лежал, зеленый лук, редиска и фляжка. Немецкая, трофейная. Хорошо устроились. Надолго! А ну как налет?
— Где командир танка?
— Ну я, — неторопливо отвечал чумазый танкист в темном, наглухо застегнутом комбинезоне, — ну, я командир.
— Встать, когда с вами старший по званию говорит!
Танкисты притихли. Командир танка поднялся на ноги, затекшие от долгого сидения, начал отряхивать мусор с колен.
— Через час немец напет будет делать. Это через час. Может, раньше. И за десять минут здесь ничего такого живого вовсе не останется и так дальше. Ни вас, ни меня, ни вот вашего экипажа. Вы это понимаете? Я военком отдельного батальона связи, у меня спецмашины. Обеспечиваем связью авиацию фронта…
