О том, что стихотворение «Да, я, пожалуй, странный человек…» не «литература», а ее подлинные чувства, ее стихотворный «дневник» («Мои стихи — дневник», — утверждала сама Цветаева), свидетельствует и запись о муже в «настоящем» дневнике, сделанная буквально за несколько дней до появления стихотворения. Слова, которые, возможно, послужили прозаическим «подстрочником» — «Красавец. Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры; длинное, узкое ярко-бледное лицо, на к<отор>ом горят и сияют огромные глаза — не то зеленые, не то серые, не то синие, — и зеленые, и серые, и синие. Крупный изогнутый рот. Лицо единственное и незабвенное под волной темных, с темно-золотым отливом, пышных, густых волос. Я не сказала о крутом, высоком, ослепительно-белом лбе, в к<отор>ом сосредоточились весь ум и все благородство мира, к<а>к в глазах — вся грусть.
А этот голос — глубокий, мягкий, нежный, этот голос, сразу покоряющий всех. А смех его — такой светлый, детский, неотразимый! А эти ослепительные зубы меж полосок изогнутых губ. А жесты принца!»
Восхищение мужем — и в письме к философу В.В. Розанову, написанном также весной 1914 года: «..л замужем, у меня дочка 11/2 года — Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он, необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне<…> В Сереже соединены — блестяще соединены — две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден<…> Сережу я люблю бесконечно и навеки. Дочку свою обожаю<…> Хочется сказать Вам еще несколько слов о Сереже. Он очень болезненный, 16-ти лет у него начался туберкулез. Теперь процесс у него остановился, но общее состояние здоровья намного ниже среднего. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него повышается t°, он весь — лихорадочная жажда всего<…> За три — или почти три — года совместной жизни — ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, — люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет.
Мы никогда не расстаемся. Наша встреча — чудо<…> Он — мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нем я могу жить так, как живу — совершенно свободная».
Но как ни хороша счастливая, беспечная жить, надо подумать и о том, что Сергею скоро исполнится 21 год — и тогда призыв в армию! Рыцарь — да, но простой солдат — нет, такого допустить любящая жена не может. Чтобы избежать призыва, нужно стать студентом, а до этого получить аттестат.
Осенью 1913 года семья перебирается в Крым с тем, чтобы, посвятив зиму занятиям, весной сдать экзамены в Феодосийской мужской гимназии. Гимназия выбрана в расчете на некий «блат» — именно эту гимназию заканчивал Макс Волошин, а ее директор был знаком с Иваном Владимировичем Цветаевым.
Но занятия приходится прервать: у Сергея аппендицит. Марина — рядом с мужем. «Сереже лучше, — вчера ему дали пить. Около трех суток он ничего не пил и говорил только о воде. Ужасно было сидеть с ним рядом и слушать, а потом идти домой и пить чай», — сообщает она в Москву близкому другу сестер Эфрон.
Операция закончилась благополучно, но к этому времени надежды на «блат» сильно пошатнулись — в августе 1913 года умер Иван Владимирович. В письме к сестрам Сергея в Москву Марина описывает ситуацию почти в драматических тонах: «…влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, — противно обращаться, тем более, что все это незнакомые. С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, — что-то невероятное. Очень худ ислаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать очень гадательны: директор, знавший папу и очень мило относящийся к С<ереже>, и инспектор — по всем отзывам грубый и властный — в контрах. Кроме того, учителя, выбранные С<ережей> (имеются в виду репетиторы. — Л.П.), никакого отношения к гимназии не имеют. Все это не предвещает ничего хорошего, и во всем виноват П.Н. [2], наобещавший Бог весть каких связей и удач».
…Неужели для того, чтобы выдержать экзамены за курс гимназии, которые каждый год сдавали тысячи молодых людей, непременно нужны какие-то связи?.. Но большой перерыв в учебе, но слабое здоровье… Марина не хочет, чтобы муж перенапрягался. Кроме того, ей, гимназии так и не окончившей, все гимназические науки представляются очень сложными. («Выдержать очень трудно, в этом году какие-то новые правила, вмешивается округ, — вообще — гадость!») Если «гадость» — тогда понятно, тогда, конечно, жалко того, кто этой гадостью должен заниматься… И она старается по мере сил помочь мужу: идег на прием к директору гимназии. О чем шел разговор — можно догадываться, достоверно известно только то, что он принял ее «чрезвычайно радушно».
Наконец Сергей Эфрон получает аттестат — с одними тройками. Местная феодосийская газета от 19 июня 1914 года сообщала: «Из экстернов Феодосийской мужской гимназии уцелел один г-н Эфрон. В его судьбе принимал участие весь город». Так значит, и троечный аттестат получен не без участия влиятельных людей («весь город» принимал участие)? Тем не менее Марина восхищена мужем. «Его аттестат зрелости — прямо геройский акт», — пишет она Вере Эфрон.
Отношения между супругами по-прежнему безоблачны. Вот сценка, записанная Мариной в дневнике 12 мая 1914 года. Сергей занимается в доме своего феодосийского знакомого, Марина вместе с директором гимназии и его другом — французом заходят за ним.
Вы еще занимаетесь?
Да, я кончу через полчаса.
Марина сообщает, куда они напрааляются, и приглашает мужа прийти туда же.
Отлично.
Ну, до свиданья, Сереженька!
До свидания!
И тут между французом и Мариной происходит следующий диалог,-
…какие бывают прекрасные мужья и чудные жены. Да я, если бы узнал, что моя жена ушла с двумя какими-то мужчинами, не знаю, что бы сделал. А он только посмотрел своими прекрасными глазами — и т<а>к просто — «до свидания».
А к<а>к же еще? Я совсем не понимаю ревности, ревную только к моей дочке. Я твердо уверена, что человек, знающий меня до конца, будет любить меня больше всех. Но не все знают, потому не все и любят.
Разве можно знать до конца?
Можно.
Никогда!!! Можно много лет прожить с челове-ком<…> и все-таки ничего не знаешь.
А можно узнать с первой минуты, — просто чутьем.
ГЛАВА 2
Петр Эфрон
Софья Парнок
Осип Мандельштам
Тихон Чурилин
Снова в Коктебеле
Плуцер-Сарна
В 1913 году вернулся из эмиграции старший брат Сергея — Петр Яковлевич Эфрон. Потерявший маленькую дочь, переживший развод с женой, которая его оставила, больной туберкулезом. Цветаева впервые встретилась с ним летом 1913 года, когда ненадолго приехала по делам из Крыма в Москву. Братья были очень похожи. Встреча произвела на Цветаеву неизгладимое впечатление:
…шаги вдали.Скрип раскрывающейся двери— и Вы вошли.И было сразу обаянье.Склонился, королевски-прост. —И было страшное сияньеДвух темных звезд.И их, огромные, прищуря,Вы не узнали, нежный лик,Какая здесь играла буря —Еще за миг.Я героически боролась.Мы с Вами даже ели суп!Я помню заглушённый голосИ очерк губ.И волосы, пушистей меха,И — самое родное в Вас! —Прелестные морщинки смехаУ длинных глаз.Я помню — Вы уже забыли —Вы — там сидели, я — вот тут.Каких мне стоило усилий,Каких минут —Сидеть, пуская кольца дыма,И полный соблюдать покой…Мне было прямо нестерпимоСидеть такой.
«День августовский тихо таял…»
И через несколько дней, продолжая это стихотворение:
Великолепные глазаКто скажет — отчего — прищуря,Вы знали — кто сейчас грозаВ моей лазури.--------------------- —Ваш рот, надменен и влекущ,Был сжат — и было все понятно.И солнце сквозь тяжелый плющБросало пятна.
Если не знать, к кому обращены эти стихи, можно подумать, что они о Сергее Эфроне. Романтическая внешность, на которой особенно выделяются рот и глаза. Вообще, лексика и стилистика этих стихов мало чем отличаются от стихов, обращенных к мужу. И пишутся стихи почти одновременно. «О я, пожалуй, странный человек…», обращенное к мужу, — 3 июня 1914 года; первое стихотворение к Петру Эфрону — 17 июня 1914 года
Единый образ как бы раздваивается. Могла ли Цветаева, любя Сергея, пройти мимо того, кто был на него так похож и внешне, и романтической своей сутью, и — во многом — общностью судьбы, а главное, так же нуждался в понимании и опеке? Анастасия Цветаева в своих «Воспоминаниях» отвечает на этот вопрос отрицательно.
