Возвратилась с зарянки. Дома все спят. Тихо кругом, чисто. Легла на свою постель и думает:
— Вот бы сейчас маманька пришла! Так бы за нас порадовалась! Она удивилась бы, что папаня больше не пьет. А завтра, может быть, корова отелится. Хорошо будет ребятишкам с молоком, пей вдоволь!
И уже засыпая, вспомнила, как на нее на зарянке стали засматриваться многие ребята.
А утром к Осиным пришли сваты. Начались обычные разговоры, что у них есть купец — добрый молодец и так далее. Ждут сваты, что им ответит Николай. А тот все молчит. Наконец заговорил:
— Дочь свою я люблю больше жизни, желаю ей счастья. И судьбу свою будет выбирать Наташа моя сама. Вот как она решит, так тому и быть. А пока на этом и расстанемся.
Вечером состоялся разговор отца с дочерью. Николай сказал Наташе, что он не смеет ее удерживать, что рано или поздно она вылетит из родного гнезда, и что парня сватают хорошего, его и мужики хвалят, и мельник ценит за грамотность и честность.
— Да в этом ли дело, папаня? Как же я ребятишек оставлю? Тебя?
— Но ведь Санятке уже шестнадцать. И парнишки подрастают. Да и ты к нам бегать станешь. Парень-то, говорят, тихий, скромный. А ты отчаянная. Думаю, не пропадете.
— Скромный и тихий»…….Глубоко в душу запали эти слова. Если не будет пить и драться, как мой отец, это бы было славно.
— Да я жениха-то и в лицо не видела.
Отец ответил, что тут дело не хитрое, их познакомят, не завтра же выходить замуж.
И Петя Куделькин стал заходить на Крымскую гору в дом Ивановых (по-уличному Осиных). Он настолько смущался, что, казалось, приходит вовсе не к ней, не к Наташе, а к ее младшим братишкам. Сядет играть с ними в карты, а сам лишь украдкой на Наташу посматривает. Внешне он Наташе понравился: волосы темные, сам смуглый, а глаза серые, умные, но что-то в них еще детское.
Визиты Петра зачастились, мальчишки совсем привыкли к нему, ждали с нетерпением. Петя и чаще бы ходил, да стеснялся. А ну, как откажет? Разве для него такая царевна-лебедь? Слово скажет, все в доме ее слушаются.
— Не отказала бы только, другой такой не встречу, — думал Петр. И Наташа все чаще и чаще ловила себя на том, что думает о Петре, ждет его.
— Нет, такой не обидит, не сможет.
Глава 3. Осины
Сыграли свадьбу. И Наташа с Крымской горы переехала на Лачинову улицу к Петру. Все ей здесь нравилось: и ласковая свекровь, и приветливые старики, и глухонемой брат мужа, которого ей было так жаль, и хорошенькая девочка Лизавета, младшая сестренка Петра. Но больше всего ее привлекал здесь простор этой улицы, который давал будто бы простор и свободу душе:
— Глянешь от вас на Селявку, простор нескончаемый, не то, что на нашей Крымовке, где на улице двум телегам не разъехаться. Красота у вас тут, Петя, только б любоваться.
Обняв жену, Петр повел ее показать огород. Наташа ахнула, всплеснув своими нежными руками:
— Чудо! А у нас там огород идет по склону оврага. Поливаешь, а вода вся вниз убегает. У вас же равнина. Счастье какое! Здесь справа мы с тобой смородину посадим черную и красную.
— А вишня, смотри, к нам от соседей перешла, — показывал Петя. — А видишь этих двух красавиц?
И он показал на две стройные кудрявые яблони. Их он сажал в памятный для него год, когда утонул его отец. Было Пете тогда только девять лет. Доктор Ченыкаев рассаживал сад, а два саженца выбросил. Жаль их стало Пете, хоть доктор сказал, что яблоки от них будут невкусные. Но не засыхать же саженцам на солнце. Посадил их мальчик в своем огороде на самом просторе. Оба саженца принялись, подросли, начали приносить плоды.
— Залюбуешься весной их цветами. Вот эта, что повыше, цветет снежно-белым цветом, даже с голубым отливом, и яблоки на ней до жути кислые, но удивительно ароматные. Даже ни одни из вкусных яблок по аромату не сравняются с этими. Вторая же яблонька цветет ярко-розовым цветом. Яблоки на ней крупные, желтовато-румяные, а вкус у них пресный, чуть сладковатый, но с горчинкой. Мы и прозвали эти яблони Кислушкой и Преснушкой.
{Прошли десятилетия. Давно не стало Ченыкаева сада: одни яблони засохли, другие после хозяина спилили. Лишь Кислушка с Преснушкой стояли как лесные великаны, словно дубы. Под этими яблонями для всех детей Куделькиных, а потом и для всех их внуков было самым любимым местом. Привязывали к яблоням гамак, отдыхали, читали, тут собирались друзья, пели песни, устраивали репетиции. Сюда приходили на свидание. Две красавицы-яблони дождались и правнуков Петра, а сами и не собирались стареть. Но вот вышел закон о том, что у всех жителей, кто не работает в колхозе, уменьшить садово-огородные участки до пятнадцати соток. Почти половина огорода, в том числе и яблони, стали ничейными. Но мы по старой памяти продолжали их любить, считать своими. Когда через много лет в переулке стали строить дома, и отрезанная у нас и наших соседей земля могла потребоваться новым жильцам под огороды, папа Сережа спилил эти яблони на дрова. Я долго по ним горевала).
— Славно у вас, Петя.
— А не трудно ли тебе будет хозяйствовать в семье? Ведь нас восемь человек.
Наташа улыбнулась:
— Да ведь и нас там было восемь. Только на руках у меня — все малыши. А у вас взрослые, все работают: бабка у печи помогает, дед во дворе у скотины, ты работаешь, мать тоже, вот и брат твой училище заканчивает, становится на ноги. А как выйдем всей семьей в поле, никакая работа не страшна!
Любуется застенчивый Петя своей молодой задорной женой. Но вот она спросила:
— А откуда у вас грудной ребенок Танька? Кто отец?
Петр смутился:
— Это мать скрывает. Это ее тайна, ее беда.
И заспешила Наташа домой варить Танюшке кашку.
Да, не мало, думает она, будет работы в новой семье. Все запущено. Чистоту наводить надо, не привыкла Наташа так жить. А сколько чинки! Все у них рваное: наволочки, полотенца, рубахи. Свекровь от купчих старые вещи приносит. Можно из них кое-что перешить и для этой семьи, и для той, на Крымовку. Только и мелькает иголка в ловких пальцах Наташи. А в мыслях сожаление о том снова, что нет у них швейной машины, мысли об отце, о сестренках и братишках, которых постигло горе: вскоре после свадьбы Наташи неумеха Санятка не смогла как надо привязать корову. Бедная скотина запуталась в веревках и задушилась.
Еще ниже склонила Наташу голову над шитьем, еще быстрее заработали пальцы, замелькала иголка.
— Повезло Маше с Наташей-то Осиной, — говорили соседки.
— Что верно, то верно. Вон и Танюшку чуть в зубах не таскает, будто своего ребенка.
Но через год у молодых родился свой ребенок, сын. Назвали его в честь отца Петром. Мальчик прожил всего несколько месяцев. И первого своего ребенка они вскоре похоронили.
Начал самостоятельную работу младший брат Петра. Вскоре он принес свою первую получку и передал ее Наташе.
— Не удивляйся, — сказал муж, — он тебя считает хозяйкой в доме. Да и мы все тоже. А матери деньги доверять нельзя, она их пропьет.
Наташу эти слова ударили как обухом по голове. Вновь вспомнилось, как пьяный отец издевался над матерью и свел ее в могилу такою молодой. Сердцем Наташа жалела свекровь, гнувшую долгие годы свою спину над купеческими корытами, а потом, застывая у проруби Хопра, нуждающуюся в спиртном, чтоб согреться, не заболеть. И все-таки в душе появлялся холодок, когда она замечала, что свекровь возвращалась под хмельком, искала повода к ссоре дома с родными.
Но вот у Наташи родилась дочка Евгения. И этот ребенок только До лета чувствовал себя хорошо. Летом ее смыл понос, и Женечку похоронили.
— А не ешь ли ты девка, огурцов, когда кормишь младенцев грудью? — спросила старая бабка Марья Наташу.
Вот она, причина! Слышала и прежде от кого-то она раньше да не придавала значения. И уж очень хороши были свежие огурчики со своего огорода, которые целыми мисками срывала Наташа. И не верила, что от огурцов будет вредно детям. Теперь зарубила себе на носу твердо — не есть огурцов, если Бог даст ребенка еще.
Дел в доме было невпроворот. Напрасно Наташа думала, что в этом доме будет легче. Взрослым и пищи нужно варить больше, от печки почти некогда было отходить, так как бабка Марья все слабела. И шить взрослые вещи сложнее: они требовали больше времени. Обшивала всех Наташа сама. Хоть всю ночь не спи, а всего не переделаешь.
Третьему малышу в доме все были очень рады, родился Василий. Рос как на дрожжах. Уже быстро перебирал ножонками по полу, смешно лопотал. А имя Василек ему необыкновенно подходило — веселые голубые глаза, вьющиеся светлые волосы. Он не любил плакать, и в доме от него было словно светлее.
А после Василька Наташа принесла Зою. Свекровина Танюшка еще небольшая, свой Василек только еще учится говорить, грудная Зоя заливается плачем в люльке, подвешенной к потолку, куча белья у корыта, и дед один не справляется в поле.
