все за стол, ядрену мать! — кричит хозяин.
— Дай наладить-то на столе, — умоляет Липистинья.
— Тетка Липа, чичас управимся! — бросилась чернявая молодуха к хозяйке.
Они вдвоем быстро накрыли стол и усадили гостей. Хозяйка, лукаво улыбаясь, предложила своей помощнице:
— Садись, Верка, рядышком со своим дохтуром!.. Я тебе место оставила. Он вдовой, и ты вдова.
— А долго ли нам и любовь закрутить! Он такой мастак лечить баб! — смеется чернявая.
Король петухом взвился над застольем и завопил:
— Пейте, черти, раз пришли! Упою вусмерть!
Гостей не надо просить — дружно опрокинули стопки и принялись за еду.
— Нынче ты, Филантий, богач! — заискивающе проскрипел тесть.
— С промыслом! С таланом[4]! — кричат гости. — С праздником! Дай бог те богатого промыслу!.. Молодец, Король!
Хозяин высоко задрал голову: жиденьким клинышком гордо топорщится русая бородка, небольшие, с прищуром глаза искрятся отвагой. Вся его некрупная, но плотная фигура выражает удаль, а простая, без заковычек душа таежника распахнулась: «Нате всего меня! Берите, пейте, ешьте! Веселитесь!» Он не дает гостям роздыху, все подливает и подливает им водки, пить заставляет до дна.
Магдауль снова начал пьянеть. Его смуглая соседка не отстает. Раскраснелась вся. Черные глаза заволоклись веселым хмельным туманом. Она вплотную придвинулась к Магдаулю и обожгла его своей тугой грудью. У Магдауля взбудоражилось сердце. Хмель вылетел вон.
«Вот бы мне такую бабу!.. На снегу спи и не замерзнешь с ней! — Магдауль утер с лица пот. — А ежели полюбит да покрепче обнимет — испепелишься враз».
— Магдауль, летось где будешь робить? — Какой приятный голос у соседки!
Таежник очнулся. Осмотрелся вокруг. Гости, широко раскрыв рты, стараясь перекричать друг друга, надсадно ревели песню:
…Жена найдет себе другова,
А мать сыночка никогда.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
— А? — виновато улыбнулся Магдауль.
— Не с привычки очумел?.. Спрашиваю, где будешь летом?
— В Онгокон. Дрова пилить будем. Купец шибка просит. Рыбак пилить не хочет, а дров нет — «Ку-ку» ходить не будет.
— Возьми меня в напарники.
— Пойдем, Верка! Верно, паря, а?
Вера рассмеялась и, подцепив большой кусок мяса, дала Магдаулю.
— Ешь, а то сидишь, как чужой! — приказала молодуха и совсем прижалась к нему — жена родная!
Теперь она полностью властвовала над таежником. Скажет: «Ешь» — налегает на еду, скажет: «Не пей много» — отставляет чарку недопитой. Даже самому не верится, как это Вера так быстро взнуздала его. И, главное, ему даже приятно подчиняться этой горячей русской бабе. И еще диво: вино-то не может его нынче побороть. Хэ, почему так?..
Вера вдруг запела вместе со всеми. Магдауль невольно прислушался. Ни у кого нет такого приятного и сильного голоса: прямо сердце щекочет. И сразу понравилась ему напевная песня. А люди поют самозабвенно, позабыв про горести и нужду.
Навстречу шла к нему старушка-а
И шепелявя го-во-рит:
«Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня-а-а.
Тебе красотка изменила-а,
Другому сердце отдала-а.
— Тьфу, худой баба! — сердито сплюнул Магдауль.
Вера удивленно глянула на него:
— О чем баишь?
— Сказал — «худой баба».
— А-а! — рассмеялась Вера. — Это в песне так поется, а на деле-то мы умеем ждать… — раскосые черные глаза Веры властно уперлись в Магдауля. — Я своего Митяху целых три года ждала, а его убили, — Вера тяжело вздохнула и погрустнела.
Магдауль растерялся, не знал, что и сказать ей.
Бывает, в теплый летний день набежит густое облако на голубую гладь Байкала, запрячет в своей косматой пазухе солнышко, — сразу же море потемнеет, повеет от него серой холодной сыростью. И вдруг снова запляшет солнце в воде.
Так и с Верой: быстро унеслась туча — просветлело ее лицо.
И Магдауль заулыбался.
— Сегодня масленица, все катаются, — словно про себя проговорила Вера.
— Давай едем! — закричал Магдауль.
— А где коня-то возьмешь? Разве на палочке верхом?
— На лыжах можно, — неуверенно предложил он.
— Не-е!
Вера подозвала хозяйку, которая заботливо хлопотала около гостей, и что-то зашептала ей на ухо.
Липистинья мотнула головой, подошла к мужу, обняла его за тощую шею, зашептала что-то. Король сперва морщился, питался высвободиться из рук жены, но она упрямо клонила его голову вбок, к себе, что-то горячо шептала. Наконец до Короля дошло. Он выскочил из-за стола и, облапив Магдауля, весело загоготал, закричал:
— Ха-ха-ха! Прокати, друга, Верку-то! Прокати кралю-ягодку!.. Эх, черт, года ушли! Я бы ее!.. — заговорщицки подмигнув Магдаулю, сказал что-то острое и расхохотался.
Масленица в этом году ранняя, и снег еще лежит по-зимнему, таять не собирается. Вера с Магдаулем выехали на единственную улицу Бирикана. Охотник и верит, и не верит, что рядом с ним она. От волнения боится даже пошевелиться.
Навстречу им деревянно вышагивает высокий тощий мерин, впряженный в большие неуклюжие сани, на которых вывозят со двора навоз. На санях негде яблоку упасть — человек пятнадцать ребятишек ревут на всякие голоса, не то песню, не то частушку. Над санями плотно висит веселый гомон — смех, визг, улюлюканье.
В конце улицы вдруг съехались в кучу несколько саней. До Магдауля с Верой донеслись похабная брань, крики. Двое или трое парней уже кулаками размахивают.
— Ой, я боюсь драки! — Вера выхватила вожжи и, круто развернув коня, направила его в проулок.
Сразу за деревней узенькая проселочная дорога юркнула в зеленый сумрак тайги. Савраска трусит ленивой рысцой, словно не вовремя погнали его за дровами или сеном.
А Вера запела: она поет про девицу-красу и про загубленную любовь. Вдруг резко оборвала песню. Теперь слышит Магдауль веселые частушки. И их оборвала, громко начала запевку:
Мой миленок тунгусенок,
А я русская.
— Ха-ха-ха, я совсем опьянела! Магдауль, возьми меня с собой в Подлеморье… Буду с тобой промышлять соболя… Возьми, а… Мне все надоело. Мужичье пристает, а сами женатики. Думают, Верка вдова, чего ей терять. Не-ет! Я не потаскуха! Найду себе пусть самого никудышного, зато он будет мой, а не ворованный… В глаза всем буду честно смотреть, а не хвостом вилять, как виноватая сука. Вот так буду смотреть, гляди! — Вера как-то особенно взглянула на Магдауля. Ее черные, длинные, чуть раскосые глаза призывно пели извечную песню. И у той песни не было слов, ни начала, ни конца, но она была всем близка и понятна. Магдауль задрожал, обнял хохотавшую Веру и жадно припал к ней. Но она резко отпрянула, сразу же сделалась сердитой,
