— Сам Кертин не сделал бы лучше, — сказал он, вертя шкурку в руках.
— Что ты имеешь в виду?
— Его профессию. Он снимает с животных шкуры — разумеется, с мертвых животных — и потом использует их скелеты, чтобы сделать форму, обычно из стекловолокна, если только животное не совсем мелкое. За ужином Блур продолжил:
— Однажды он пригласил меня к себе в мастерскую. Он тогда набивал пуму, которую ему передали из зоопарка. Пума померла от старости, и он должен был сделать чучело для какого-то там музея в Уэльсе. Насколько я понимаю, чтобы сделать чучело большой кошки, нужно несколько недель, но я был у него в тот день, когда он снимал с нее шкуру.
Блур отставил в сторону свою бумажную тарелку и закурил. Тени вокруг поляны сгущались, небо постепенно темнело, хотя время было еще не позднее — около шести.
— Он повесил труп вверх ногами на цепь, прикрепленную к балке на потолке. Знаешь, это удивительно: как легко сходит кожа. Он слегка тянет, она сходит на дюйм, он опять тянет, она опять сходит, и так — до конца. Потом он взял скальпель и осторожно очистил шкуру от жира и хрящей. Это так странно — смотреть на освежеванную тушу, безглазую… когда видны все мускулы и сухожилия. По-своему это даже красиво.
Хендерсон поставил на примус котелок, чтобы хоть чем-то себя занять и не смотреть на Блура, на лице которого отражалась странная смесь отвращения и восхищения.
— А что он делает с тушей? — спросил Хендерсон.
— Он вызывает людей с живодерни. Они приезжают и забирают ее. А если животное очень маленькое — птица там или ласка, — тогда он просто выбрасывает тушку в поле. Наверное, у его мастерской ошивается целая стая довольных и толстых лис.
— То есть те чучела из музеев — это совсем не животные, а просто шкура с чем-то вроде гипса внутри?
— Точно. Кертин обычно использует пористый пластик. Он такой легкий, что здоровенного тигра запросто можно поднять одной рукой.
— Как-то даже и неинтересно, правда?
— Да нет. Все зависит от того, что ты считаешь сущностью животного — шкуру или тушу. Потому что, когда ты снял шкуру с животного, у тебя остаются две вещи: кусок мяса и шкура. Собственно, ты только шкуру и видел, когда животное было еще живым.
— Но это лишь оболочка.
— Каждый из нас — та же самая оболочка. — Блур как-то странно скривился, прикуривая очередную сигарету. — Что тебе было бы приятней увидеть в музее… или дома в гостиной, уж если на то пошло., окровавленную тушу или набитую шкуру? Лично я знаю, что мне больше нравится.
Логика Блура показалась Хендерсону не особенно убедительной. Да, профессионально сделанное чучело в стеклянной витрине эстетически более привлекательно, чем кусок окровавленного мяса. Но если выкинуть сердце зверя в мусорную корзину и выскрести мозги у него из черепа, то можно ли называть то, что осталось, животным — пусть даже и чучелом животного?
— Так что насчет моей жены? — внезапно спросил Блур. — Как на твой взгляд, она привлекательная женщина?
Хендерсон попробовал подобрать наиболее подходящий ответ, но в конце концов пробормотал:
— Я не знаю. Я не… Ну, понимаешь… я не воспринимаю ее в этом смысле. Для меня она просто твоя жена.
— Но она очень красивая женщина. И я даже не сомневаюсь, что ты считаешь ее привлекательной.
— Ну да, конечно, она привлекательная. Я только не понимаю, при чем тут она.
— Просто я уточняю. — Блур затянулся в последний раз и потушил сигарету, которая догорела почти до фильтра. — Мы видим только поверхность вещей, понимаешь? Только их оболочку.
Голубое пламя в примусе мигнуло и погасло.
— Черт, — выдохнул Хендерсон. Вода еще не закипела. — У тебя есть еще газовые баллоны?
— Там, — Блур показал на свой рюкзак, — в боковом кармане.
Хендерсон перепутал стороны, перетряхнул один из карманов, но ничего не нашел.
— Кинь мне фонарик, ага?
Блур передал ему фонарик-карандаш, который носил в нагрудном кармане куртки, и Хендерсон снова полез в рюкзак.
В глаза бросилась краснота.
Боковой карман был набит мятыми тряпками в пятнах и потеках засохшей крови. Какой-то глубинный инстинкт подсказал Хендерсону, что лучше не говорить Блуру об этом открытии, но вид крови заставил его разволноваться, и он так и остался стоять, нагнувшись над рюкзаком, даже после того как нашел баллон. Голос Блура привел его в чувство:
— Не можешь найти?
— Нашел. — Хендерсон вернулся к примусу и поставил на место новый баллон. Блур затушил очередной окурок и выкинул его в темноту.
— Природа зовет, — улыбнулся Хендерсон и исчез среди деревьев.
Ему нужно было побыть одному, чтобы подумать над тем, что он только что видел. Самое правдоподобное объяснение: у Блура текла кровь из носа, и он положил тряпки в рюкзак, чтобы не мусорить в лесу (хотя он имел привычку бросать окурки куда попало). Но что-то крутилось у Хендерсона в голове, не давая покоя: Блур как-то уж слишком много знает о свежевании животных… и, кстати, где он был сегодня утром, пока сам Хендерсон еще спал?
— Что-то не так?
Хендерсон испуганно вздрогнул. Блур стоял в нескольких шагах у него за спиной и видел, что Хендерсон просто стоит, а вовсе не отливает по зову природы.
— Не идет, — сказал он, делая вид, что застегивает ширинку. Блур хмыкнул, зажег сигарету и отвернулся, глядя на лес. Лес был сейчас очень темным, как старый дом, стволы деревьев — как ножки гигантских столов. Вокруг царила мертвая тишина, которую нарушал только паркетный скрип — это покрикивала сова, примостившаяся высоко на ветке.
— Она где-то здесь. Зверюга, — сказал Блур.
Да, подумал Хендерсон, зверюга действительно где-то здесь. Даже если это всего лишь зверь, таящийся в Блуре — темная сторона его личности, которая забавляется расчленением маленьких животных. Но зачем бы ему свежевать мелких зверюшек? Может быть, для того чтобы напугать Хендерсона или чтобы убедить его, что дикая кошка действительно где-то рядом, и так убедить его идти с ним дальше в лес, в ночь.
Хендерсон вдруг преисполнился твердой уверенности, что Блур знает обо всем, что было у них с Элизабет.
Мужчины стояли и смотрели во мрак. Блур затушил сигарету и выкинул в лес, в темноту, где ее мягко принял ковер из мха.
Когда они снова собрались в путь, Блур снова пошел впереди, а Хендерсон шел за ним следом, стараясь не отставать. Он был весь напряжен, ему было очень интересно, что Блур скажет дальше. Он чувствовал себя маленьким мальчиком рядом со злым, непредсказуемым отцом и — в точности как ребенок — не мог набраться храбрости, чтобы убежать или хотя бы откровенно поговорить. Они шли вперед, и у Хендерсона уже начали появляться неприятные мысли, что все это было подстроено: не было никакого Кертина, и в здешних лесах нет никаких диких кошек — с тем же успехом они могли бы ловить здесь тигра. Он чувствовал, что надо срочно бросать эти никчемные поиски и возвращаться домой, потому что хотя Блур и не был егерем-лесником, но он все-таки знал, куда они идут. Хендерсон постарался найти и запомнить какие-нибудь ориентиры — силуэт трех высоких пиков, в которые плавно переходили холмы; если раньше в лесу были только сосны, то теперь появились и лиственницы, — чтобы чувствовать себя менее зависимым от Блура.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
