— Да, сердце у вас доброе, Нысан Нажимович… — кончился разговор.
Нет, не то, не то говорил секретарь. И/не так! Знает что-то, да видать, руки решил умыть. Те самые, которыми и обнимал, и по плечам хлопал. Нет уж, отец-благодетель и заступник. С Сержановым так не получится. Сержанов не из тех, кого можно одной левой. Он сам палван. А если уж упадет — запомните, — если упадет, то не одного, а многих придавит. Веса в нем с избытком.
Может, и впрямь придавить разок для профилактики? А что? Почему бы и нет?
Заявление. Немедля заявление. Пусть завтра же все ахнут. Уходит директор «Жаналыка», сам уходит. Перед посевной. Вот тут и поглядим, кто за кем побегает. А то один на посмешище выставляет при всем честном народе, другой еле-еле разговаривает, слова как семечки через губу сплевывает. Мастаки критиковать да наставлять, а вот поищите нового директора для совхоза. Поищите. А мне что за это кресло держаться? Да тьфу на него! Да во всем мире нет должности маетней и окаянней, чем это совхозное директорство. Начальству дай одно, рабочим — другое. А земля? Земля — она ведь тоже требует свое, да еще как! Вот и угождай всем. Нет, с меня хватит.
В каком-то сладостно-горьком захмелении он написал на большом чистом листе те самые слова, которые должны были потрясти весь райком. Да и весь обком. Именно на обком через голову Нажимова и надо писать.
«Почти четверть века я руковожу совхозом «Жаналык». За этот период я ни разу не подвел ни наш район, ни нашу область. Планы выполнял точно в срок, а чаще и досрочно. Рапорты о завершении работ подавал или первым, или вторым, на худой конец — третьим. Замечаний и выговоров не имел — наоборот, «Жаналык» всегда ставили в пример остальным хозяйствам, коллективу выносили благодарности, награждали. И вот совершенно неожиданно на курултае молодой специалист Даулетов, пробывший в совхозе всего лишь неделю, подверг критике «Жаналык» и меня как руководителя. Не получив возможности ответить на выступление Даулетова, я тем не менее взвесил сказанное им и пришел к выводу, что не смогу в дальнейшем руководить таким большим и сложным хозяйством и прошу освободить меня от должности директора совхоза «Жаналык».
Вышло нечто хвастливо-смиренное. Следовало бы переписать. Но не хотелось. Пусть. Он же не писатель, не репортер. Изложил как сумел. А там, в верхах, не дураки сидят. Захотят понять — поймут.
Все дни после отправки заявления в обком жил он ожиданием грома, что прогремит в области. Обязательно грома.
А погода, видно, была не та, не подходящая. Даже облачка не появлялось на чистом небе, и под этим гладким, порожним небом увидел он себя одиноким путником в степи. И не ждет его никто, не манит. Один…
Пожалели жаналыкцы Сержанова, пожалели себя. Однако тем, что было, жить ныне не станешь, а завтра оно вообще ни к чему. Начали поглядывать па нового человека, на этого неказистого с виду Даулетова. Смотрели с любопытством, придирчиво. Такой уж народ жаналыкцы. Теленка берут в хозяйство и то всего оглядят, и уши ему помнут, и копыта выстучат, и хвост потянут — отзывчива ли спина на боль. А тут не телка, тут им главу хозяйства брать, как же не прощупать новичка? Придирчивый народ.
Под прицелом сотен глаз стало Даулетову не по себе. Неуютно, будто на весы его ставят и противовес двигают — на сколько потянет?
Главное, прикидывают, какова разница между старым и новым директором. Кто тяжелее, а кто весомее.
Ко всему был готов Даулетов: к удивлению, к неприятию перемен, к враждебности, наконец. А вот к взвешиванию, сопоставлению — нет, не готов. Не предполагалось такое, не входило оно в перечень препятствий.
Страшновато стало Даулетову. Напрасно согласился пойти в «Жаналык», зря дал уговорить себя. Видишь, мол, просчеты Сержанова, соображаешь, как исправить положение в хозяйстве, знаешь, каким путем идти. Вижу, знаю. Верно. Да только хозяйство знаю. А людей — нет. И не понимаю. Чувствую, что не понимаю. Объяснить, отчего так, не способен. Такое не объясняется. Такое само собой приходит, в душе живет, как талант.
Вот стоят перед ним жаналыкцы. Молчаливые, упрямые, своенравные. И всем своим видом показывают, что не нужен им новый директор, не нужен им Даулетов. Как жили, так и будут жить на этой земле. Как работали, так и будут работать. Довольны тем, что делают, и все вокруг ими довольны. Горды этим и шею гнуть ни перед кем не собираются.
Хочешь уцелеть директором, иди с ними, станешь мешать — отбросят с дороги, как сухой колючий жантак.
Колючкой и представил себя Даулетов. Поежился даже от неприятного чувства обиды за нелепое сравнение. Однако было что-то в его характере схожее с занозистой колючкой. Примечал недостатки чужие и высказывал прямо в глаза. Впивался в дело — не оторвешь. За настырность и цепкость ценили Даулетова. Посылали на самые трудные участки, бросали раскрывать головоломные путаницы. И он разгадывал и находил спасительный путь и для дела, и для человека.
Умен, зорок, смел Даулетов. Предложения его всегда нестандартны, оригинальны. В чужом разбирался хорошо. Он и сержановские просчеты легко заметил.
То, что секретарь обкома должен был прочесть его докладную, Даулетов, конечно, знал, а вот что его самого заставят реализовывать, проводить в жизнь сочиненное им, никак не предполагал. Даже отдаленно. Поэтому, когда вызвали в обком и показали заявление Сержанова, он понял это как желание услышать мнение человека, знающего и директора, и хозяйство «Жаналыка».
— Ержан-ага опытный и сильный руководитель, он может исправить положение, и отпускать его нельзя, — сказал Даулетов, прочитав заявление.
Секретарь, оказывается, не собирался вступать в дискуссию по поводу достоинств или недостатков Сержанова.
— Это не подлежит обсуждению, вопрос уже решен, и райком, — тут секретарь обкома повернулся вполоборота к сидевшему в кабинете Нажимову, — райком того же мнения. Мы не можем держать на посту руководителя человека, отказывающегося от этого поста в силу ряда обстоятельств. Характер обстоятельств вам, Даулетов, лучше нас известен. Отложили решение до конца посевной. А теперь пора.
Даулетов вспомнил грустный сержановский упрек — «Радуюсь чужой гибели…» — и стало стыдно. Не хотел он этого. Не этого он желал.
— Пойдете директором «Жаналыка» вместо Сержанова?
Вроде бы спросил секретарь, а вопроса Даулетов не услышал. Показалось ему, что зачитывают решение, а когда зачитывают решение, можно только соглашаться или, в крайнем случае, сделать себе отвод. Семейные обстоятельства, мол, недуг, отсутствие опыта. Но это тоже пустое. Не примут отвод, расценят его как уловку, тактический ход, как желание набить себе цену. Выбор сделан, и тебя ставят в известность; если в тебе ошиблись, то это обнаружится, но не сейчас, а потом. Потом и будут решать, какие принять меры. Теперь же единственное, что можно себе позволить, это пожать плечами или вздохнуть озадаченно. Но слишком глубоко, должно быть, вздохнул Даулетов или слишком грустно, потому что секретарь настороженно глянул на будущего директора и спросил:
— Боитесь не справиться?
— Сомневаюсь…
— Думаю, напрасно сомневаетесь. Я посмотрел ваше личное дело. Вы ведь родом из тех мест?
— Мой аул в пятнадцати километрах от «Жаналыка». — Знаю. И знаю, что детство было у вас нелегкое, так
что к тяготам и трудностям вам не привыкать, и экономист вы по образованию, а нам среди руководителей сейчас ой как не хватает людей, основательно подкованных в этом вопросе. Слышал, что пишете диссертацию. Надеюсь, тема связана с экономикой сельского хозяйства?
— Не совсем. Точнее — не только. Моя работа на стыке дисциплин — экономики и этики. Не знаю, смогу ли объяснить в двух словах, но, в общем, меня интересует такая мало еще изученная проблема, как нравственность экономики.
— Нравственность экономики? — переспросил секретарь обкома и, помолчав секунду, сказал: — По-моему, вполне понятно. А как вам? — обратился к Нажимову; тот, видимо, не ждал вопроса и вместо ответа кивнул поспешно несколько раз. — Ну что ж, — продолжал секретарь обкома, — нравственность экономики — это очень хорошо. И хорошо, что тема на стыке дисциплин, потому что науки различны, а мир — един. Правда, полагаю, что было бы целесообразнее «пристыковать» сюда еще одну науку — психологию. Впрочем, вы скоро и сами в этом убедитесь.
Последнее он произнес с едва уловимой грустью, то ли представил, с какими сложностями столкнется директор-новичок, то ли вспомнил что-то свое, но вдруг оживился:
— Хотите, подарю для вашей темы дополнительный довод? Так сказать, аргумент от филологии. Я ведь словесник. Преподавал когда-то русский и литературу и знаю, что есть такое понятие «философия языка». Так вот, утверждаю, что согласно ей слова «советская» и «совесть» не случайно созвучны… Подумайте над этим…
