В своем «Катехизисе революционера» Нечаев писал:
«Революционер презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему».
А Ленин в речи, произнесенной 4 октября 1920 года в Москве, сказал:
«Всякую нравственность внеклассового понятия мы отрицаем. Мы говорим, что это обман. Мы говорим: нравственно то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества».
«Морали в политике нет. Есть только целесообразность», поучал Ленин своих учеников.
Своими главными союзниками Ленин считал не сознательный пролетариат, а, подобно Нечаеву, людское отчаяние и озверение. Подстрекая к дерзанию членов своего ЦК, не веривших в успех восстания, он накануне Октября писал им: «За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию и “озверению”». (Подчеркнуто и кавычки в подлиннике).
В. Плеханов был совершенно прав, когда он в своей последней статье, написанной им в январе 1918 г. вскоре после разгона Учредительного Собрания, писал:
«Тактика большевиков есть тактика Бакунина, а во многих случаях просто-напросто тактика Нечаева."
(Г. В. Плеханов. Год на рoдине, Париж 1921. Т. 2-й, стр. 267.).
Мартов, в течение многих лет ближайший друг и товарищ Ленина, в 1903 году порвавший с ним, в 1911 году в своей брошюре «Спасители или упразднители»? писал о ленинской «нечаевщине».
Ленин не был «нечаевцем», он был вторым Нечаевым. От первого Нечаева он отличался не только своей образованностью и интеллектуальным превосходством. Сергей Нечаев был совершенно искренний, отчаяннейший фанатик. Он готов был ради торжества своей идеи поджечь мир, но согласен был в любой момент и сам сгореть, что он доказал своим мужественным поведением на суде, а потом за все годы своего заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. О Ленине этого нельзя сказать, хотя фанатик он был, может быть не меньший, чем Нечаев. То, о чем мечтал Нечаев, Ленин провел в жизнь.
Полностью см.: http://hronos.km.ru/libris/lib_sh/shub08.html
ВЫВОДЫ
В этой статье я не ставил цели рассказать о трансформации «советской морали» от нечаевского ленинизма через брутальность сталинизма, через «романтику хрущевских времен» и «моральный кодекс строителя коммунизма» (атеистический оскопленный плагиат Нагорной проповеди) к полному цинизму и «добродушному» имморализму и гниению брежневских времен – я рассказывал здесь только о корнях слома нравственности в политике в конце XIX и начале XX века.
Важно понять, что корни нынешнего отрицания возможности совмещения политики и нравственности – именно там, в победе нечаевского «катехизиса» в России, в ленинизме.
Об этом говорит и тот факт, что на любом политическом форуме самыми упорными защитниками имморализма в политике являются «красные», сторонники Ленина и Сталина (посмотрите хотя бы дискуссии на эти темы на форуме «Имя Россия»: http://forum-nameofrussia.ru/showpost.php?p=22952&postcount=15 ).
Ну а нынешние власти, разворачивая «назад в СССР» неизбежно и имманентно руководствуются в своей внешней и внутренней политике теми же принципами, что бы они не провозглашали время от времени на словах.
Пути возвращения к нравственности в политике нам надо искать в истории нашей страны до 1917 года. Поэтому я еще раз говорю: политика и нравственность совместимы, и именно Николай Второй был нравственным и лучшим правителем в России – последний нравственный и лучший правитель во весь XX век и до сих пор! И именно поэтому будущее России – в возвращении к этим истокам, к пониманию значения Николая Второго в нашей истории.
Ложь в марте-октябре 1917 года
Россию с марта по октябрь 1917 года называли самой свободной, самой демократической страной в мире. Даже Ленин, вернувшись в апреле в Петроград, именно так определил Россию того времени – в своих "апрельских тезисах" (но одновременно там же призвал покончить с властью этого самого демократического в мире Временного правительства).
Однако, при этом все упорно забывают важный аспект внутренней политики Временного правительства – антимонархический, который выразился в следующих вопиющих ограничениях свободы и демократии и наглой лжи в "самых свободных" газетах:
1. С самого начала Временное правительство запретило все монархические партии, организации и газеты.
2. Временное правительство отказалось зачитать в войсках и опубликовать последнее обращение Николая Второго к войскам (9 марта), в котором, кстати, он призывал войска верой и правдой служить Временному правительству. Достаточно прочесть это сильное и искреннее обращение, чтобы понять, что Временное правительство боялось именно живого слова Николая Второго, боялось, что народ (и армия) встанут на его сторону!
За все это время в самой свободной стране в мире не было взято ни одного интервью у бывшего царя, ни у его министров, ни у его сторонников. Да, бывший царь находился под следствием ВЧСК (Всероссийская чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства), но сравните – даже сейчас у нас, отнюдь не в самой свободной стране мира, газеты публикуют заявления всех мало мальски известных подследственных или заключенных! И это обычная практика для демократий – но, как видно, не для "самой свободной России" 1917 года.
3. С самого начала и до конца вся "свободная демократическая печать" публиковала под крупными заголовками на первых полосах откровенную ложь, слухи и измышления о Царской семье (и тупые карикатуры), а сообщения о работе следственной комиссии Временного правительства (ВЧСК), которая раз за разом вынуждена была признавать, что одно за другим все обвинения в адрес Царской семьи и царского правительства опровергаются – эти сообщения публиковались мелким шрифтом на последних полосах. Ну а на следующий день – новые порции лжи на первых полосах правительственных газет (ну и само собою, левой, эсеровской и большевистской печати).
4. Уже летом 1917 года ВЧСК (весьма пристрастно ведшая следствие) пришла к выводу о полной невиновности Николая Второго и Александры Федоровны во всех обвинениях, которые были им предъявлены, и Керенский сказал об этом послу Великобритании Джорджу Бьюкенену. Да, следствие было пристрастно, но следователи того времени еще дорожили своей репутацией и были объективны.
Казалось бы, Царскую семью должны были освободить из-под ареста и позволить им уехать в любое место России или в другую страну. Нет! Эти результаты следствия не были опубликованы в газетах, а публиковации лжи и клеветы о Царской семье продолжались!
Возникает естественный ВОПРОС: чего же так боялось Временное правительство, если, как считалось тогда и считается до сих пор, якобы "весь народ радостно приветствовал свержение самодержавия"?!
Зачем было в таком случае запрещать монархические партии и печать? Зачем было изолировать Царскую семью от общения с журналистами? Зачем нужна была непрерывная ежедневная ложь в печати о Царской семье? Почему правда о работе ВЧСК так и не была опубликована? Почему Царская семья оставалась под арестом?
Все это – даже только это – начисто опровергает мифы о "всенародной радости от свержения самодержавия". Не говоря уже об объективных свидетельствах современников тех событий, особенно в российской глубинке. "Всенародная радость" (и то все же весьма не "все" и не "народная") была только в пьяном истеричном Петрограде и еще в трех-четырех крупных городах России.
ВИНОВНИКИ КАТАСТРОФЫ.
Известно, что некоторые активные участники непримиримой оппозиции Николаю Второму вскоре после отречения время от времени как бы прозревали, начинали понимать, в какую катастрофу они ввергают Россию.
Вот, например, что сказал своим коллегам по Временному правительству уже в мае 1917 года главный либерал России Павел Милюков:
«В ответ на поставленные вами вопросы, как я смотрю на совершенный нами переворот, я хочу сказать… того, что случилось, мы, конечно, не хотели… Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета, что громадную разруху в армии остановим быстро, если не своими руками, то руками союзников добьемся победы над Германией, поплатимся за свержение царя лишь некоторой отсрочкой этой победы. Надо сознаться, что некоторые, даже из нашей партии, указывали нам на возможность того, что произошло потом… Конечно, мы должны признать, что нравственная ответственность лежит на нас.
Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота было принято нами вскоре после начала войны, вы знаете также, что наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования. Вы понимаете теперь, почему я в последнюю минуту колебался дать свое согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть мое внутреннее состояние в настоящее время. История проклянет вождей, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю.
