- Товарищ Сталин, можно листок бумаги и карандаш?
Получив и то и другое, он быстро написал несколько уравнений, подставляя буквы, потом завел глаза в потолок, пошевелил губами, а потом несколько удивленно произнес: 'Ну да, ну да. Так и должно быть', и снова взялся за чертежи.
Наконец он отложил в сторону последний лист, и сняв очки, начал тщательно протирать большие круглые стёкла.
Собственно ничего особо революционного в том, что предложено не было. Каталитическое терморазложение тяжелых углеводородов было известно. Пусть и не так давно, но в лабораториях уже опробовано. Не у нас, правда - за океаном, В периодике уже описали.
Но вот так - полные чертежи установки, да ещё и с необходимыми рабочими параметрами и оптимальными режимами?.. Да такого во всем мире еще нет! И, тем не менее - документ существовал, и ему видимо придётся сделать заключение о возможности данного процесса.
Не отвечая на вопросительный взгляд Сталина, Иван Михайлович снова взялся просматривать документ, обращая внимание на любые мелочи, но чертежи не несли никаких артефактов, по которым можно было бы судить о происхождении. Бумага - обычная из Мосторга. Такая и у него самого есть, и, возможно - у товарища Сталина. Карандаш, ну он карандаш и есть. Рука твёрдая, опытная. Рисунок делали от руки, но выглядит так, словно начерчен по линейке.
- Надо пробовать, товарищ Сталин - твёрдо произнес академик. - На Московском Керосиновом Заводе можно сделать. Сразу я ничего не скажу, но на правду очень похоже. В выкладках ошибок не вижу... - Подумал и добавил, - Если всё заработает, наши потребности в нефтехимии эта установка закроет почти полностью. А это и взрывчатка, и топливо, и многое другое...
Саша сидел за столом и старательно записывал все то, что мог вспомнить. Вот, например: генерал Понеделин . Что-то там с этим генералом нехорошее стряслось... А что? Вроде бы его после войны, того... сактировали. Но за что? Расстреливайте, не помню!
Вот еще 'например': крупнокалиберный пулемет Владимирова. Штука роскошная, как он устроен - примерно могу накидать, но как этого Владимирова звали? Кстати, а боеприпасы к нему уже есть, или как?..
Белов как мог подробно описал ход войны, хотя купюр получилось, по его ощущениям, преизрядно. На всякий случай добавил воспоминания своего деда - офицера-фронтовика, который никогда не называл маршала Жукова иначе, как 'Жорка-мясник'.
Вместе с тем на всякий случай указал успехи Жукова в налаживании дисциплины, отметил его операцию по очистке Одессы от уголовников. Затем снова взялся за описание оружия: автоматический гранатомет, РПГ-7 и 'Муха', ПТУРСы и вертолеты... Фамилии вертолетчиков он, слава Аллаху, помнил, благо их и было всего две - Камов и Миль. Из глубин памяти выплыла фамилия Грабин. Вроде бы пушки делал...
Начертил в трех проекциях 'калаш', начал рисовать его изометрию и плюнул, поняв, что тут без чертежных инструментов не обойтись.
Написал все, что помнил по ядерному оружию. Оказалось, что его познания совсем невелики: саму бомбу он представлял себе вполне прилично, а вот как получить уран-235? По нулям... Только слова 'гексафторид' и 'центрифуга'.
Неожиданно вспомнил читанные когда-то чьи-то мемуары. И тут же записал на отдельный лист: 'Королеву и особенно Яковлеву воли не давать! У обоих - очень скверный характер, из-за которого они не уживаются с большинством коллег конструкторов. А с неугодными - ведут войну, не гнушаясь никакими методами!' Подумал и добавил: 'Однако оба - талантливые люди и как конструкторы - на своем месте'.
Вот тут ему приспичило пройтись в уединенное местечко. Он подошел к двери, осторожно ее приоткрыл... Двое здоровенных парней в защитной форме и синих фуражках сидевших в коридоре резко оглянулись на тихий звук и синхронно поднялись со стульев. Ближний к двери спросил Сашу:
- Тебе чего? - И уточнил, - Чего надо?
- Мне в туалет...
Охранники переглянулись и первый коротко скомандовал:
- Пошли.
А второй, демонстративно расстегнул кобуру и предупредил:
- Смотри не вздумай удрать. Я стреляю без предупреждения и могу в подброшенный пятак попасть.
Белов-Ладыгин испытал странное двойственное ощущение. Та часть, которая была тринадцатилетним Сашей, очень испугалась. Аж до озноба по спине. Другая же его часть - шестидесятивосьмилетний Александр тихо улыбался про себя над пыжащимся, надутым словно индюк, охранником. Если учесть, что его никто не удосужился обыскать, и при нем был 'браунинг'... Да он бы и без пистолета сактировал бы их легко и непринужденно. Они ж дурачки, не ожидают от мальчишки ничего страшного...
Туалет был чистеньким, но каким-то примитивным. Да и слишком далеко от столовой. А впрочем, у Сталина, наверное, есть свой, личный...
Он помыл руки в простом деревенском умывальнике со смешным литым петушком на крышке и оглянулся в поисках полотенца. Один из охранников - тот самый 'грозный стрелок', открыл какую-то тумбочку и протянул ему холщевое серое полотенце. Спасибо, что хоть чистое...
Когда Саша уже входил обратно в кабинет, 'попадающий в пятак' вдруг широко улыбнулся и спросил:
- Чайку хочешь? Товарищ Власик распорядился.
- Спасибо...
Он с удовольствием выпил чаю, съел два бутерброда с потрясающе вкусной колбасой, еще поработал, расписывая параметры известных ему установок нефтехимического производства, и вдруг... Он почувствовал, как у него слипаются глаза. Молодой растущий организм, который по воле нового хозяина пережил две бессонные ночи, настоятельно требовал отдать то, что ему положено. Он буквально вопил: 'Восемь часов на сон! И сейчас же!'
Белов огляделся, перешел на кожаный диван стоявший в углу, свернулся калачиком и мгновенно заснул...
Губкин давно ушёл, И теперь в кабинете Сталина шло обсуждение стратегических планов развития СССР на ближайшее полугодие. Присутствовавшие говорили громко, иногда перебивая друг друга, горячо отстаивая свои интересы. Сталин слушал, иногда кивал, соглашаясь, иногда тщательно скрывал свое недовольство и несогласие, а вместе с тем все время напряжённо размышлял: что теперь делать с этим мальчишкой шестидесяти восьми лет отроду?
Парня конечно нужно держать рядом, причём так, чтобы не возникло никаких вопросов. Конечно, жаль, что Белов - не историк, но... уже немало. И очень важно. Делиться даже с соратниками, некоторыми данными он не собирался. Возможно лишь ближний круг особо доверенных людей, и то...
После совещания он ещё долго сидел размышляя пока сумбурный поток мыслей не прервали.
- Товарищ Сталин? - Это в кабинет просочился Власик. - Время ужинать...
- Да, - Сталин встал, одёрнул френч, пошёл вперёд, и вдруг дернулся назад. Вцепился в начальника охраны взглядом, - Мальчик... он все еще в кабинете?
- Так точно, товарищ Сталин! - Возбуждение вождя передалось и Власику. Он вытянулся во фрунт и даже каблуками щелкнул, - Товарищ Белов оставлен мною в кабинете, под охраной четверых самых надежных товарищей!
Сталин вздохнул, ссутулился. Хороший человек Николай Сидорович, хороший. Верный, преданный, исполнительный... И абсолютно несамостоятельный! Решения принимать может только по приказу...
- Вы его хоть покормили?
- Да, товарищ Сталин. Я лично принес ему с кухни нормальный обед: первое, второе, компот и два яблока. И... - Тут Власик несколько потупился, - Я еще приказал его сопровождать, если оправиться захочет. И чаю с пряниками и бутербродами, если мало будет...
Иосиф Виссарионович покачал головой, вздохнул. Мальчика держат как арестанта... Хотя, какой он мальчик: шестьдесят восемь лет! Больше, чем ему самому!
Он снова вздохнул и скомандовал:
- На дачу! И предупредите секретариат, что завтра меня не беспокоить. Только если война начнется, - и хмыкнул про себя: 'Не начнется. Есть еще семь лет...'
Ворота распахнулись, и, прорезая ночь светом фар, на Ближнюю Дачу влетел фаэтон'Паккард Твелв' Сталину очень нравился этот автомобиль, напоминавший ему то авто, что было у него под Царицыным. Следом мчался закрытый 'Кадиллак' с охраной.
Вихрем пролетев по коридорам, Сталин буквально подбежал к пустовавшему ранее кабинету. Охранники при виде вождя вскочили.
- Он там? Все нормально?
Охранники отрапортовали дуэтом:
- Он там, товарищ Сталин. Все нормально. Несколько часов тому назад выходил в туалет, потом чаю попил. С тех пор - все тихо.
Сталин распахнул дверь, ступая мягко, по-кошачьи, вошел и замер. Кабинет был пуст. Только на столе лежала большая стопа исписанных листов. На мгновение ему стало дурно...
