живет».
Я задумался, с трудом начиная вникать в ход его рассуждений.
— Ладно, Фанат, сыграем партию, — предложил я.
— Верно, — обрадовался Ван Ишэн. — Ну их, эти байки про еду, сыграем. «Что в силах развеять грусть, кроме шахмат?» А? Ха-ха! Начинай!
Я, как и в первый раз, продвинул пушку к центру, он пошел конем. Играл я рассеянно, наугад двигая фигуры, думая о том, что в школе он, должно быть, много читал.
— Ты любишь «Короткие песни» Цао Цао?[4] — спросил я.
— Какие короткие песни? — удивился он.
— Откуда же ты знаешь строчку: «Кто в силах развеять грусть, кроме Ду Кана»?
— Что такое «дукан»? — изумился он.
— Ду Кан — винодел, его именем потом назвали сорт вина. Я думал, ты сам так ловко перефразировал стихотворную строчку.
— Э нет. Я услышал ее от одного старика, это была его любимая присказка перед игрой.
— Не того ли, что собирал макулатуру? — спросил я.
Ван Ишэн мельком на меня взглянул.
— Нет, нет. Впрочем, сборщик бумаги отлично играл в шахматы, я многому у него научился.
Любопытство мое было задето.
— Расскажи о нем что-нибудь. Почему хороший шахматист зарабатывал на жизнь сбором макулатуры?
— Шахматами сыт не будешь. Я не знаю толком его прошлого. Как-то, потеряв таблицы с шахматными партиями, я отправился искать их на свалку, решив, что случайно выбросил, и когда рылся в куче мусора, ко мне подошел старик с корзиной в руках.
«Парень, говорит, что же ты отнимаешь у меня кусок хлеба!» Я успокоил его, сказав, что ищу потерянные бумаги. «Какие именно? — поинтересовался он. — Деньги? Сберкнижку? Свидетельство о браке?» — «Таблицы шахматных партий», — коротко ответил я, и он вмиг их нашел. Старик захотел взглянуть на таблицы. При свете уличного фонаря бегло проглядев их, он небрежно бросил: «Ерунда!» Я объяснил ему, что это партии, разыгранные на городском шахматном чемпионате. «Ну и что из этого! Посмотри, разве так ходят? Дураки отпетые!»
Я был сбит с толку и тут же поинтересовался, какую комбинацию предложил бы он. Старик так быстро, прямо на ходу, разобрал одну из партий, что я убедился — передо мной настоящий мастер шахматной игры. Прямо там же, у свалки, мы сыграли с ним вслепую пять партий, и все пять он без труда выиграл. В его дебютах не было ничего неожиданного, но хватка чувствовалась железная, с первых же ходов. Он бил как молния, расставляя ловушки, стремительно и туго затягивая петлю. Свалка стала местом наших ежедневных встреч, мы разыгрывали по памяти партии, которые затем дома я тщательно анализировал. Через некоторое время мне удалось свести одну партию к ничьей, а в другой выйти победителем. Уже через десяток ходов он постучал по земле железным совком для мусора и выдохнул: «Ты выиграл».
Я был вне себя от радости, горя желанием тут же напроситься к нему домой продолжить игру, но он охладил мой пыл, велев прийти на следующий день вечером на то же место.
Назавтра я уже издали увидел фигуру с корзиной. Приблизившись, старик протянул мне что-то завернутое в тряпицу, сказав, что это древний трактат о шахматах, велел взять с собой и попробовать разобраться, а если чего не пойму — обратиться к нему. Я, как на крыльях, полетел домой, раскрыл, смотрю — какая-то чудная книга, ни черта не понятно, сущая абракадабра. Ветхий манускрипт, со всех сторон подшитый и подклеенный, неизвестно, какой эпохи и династии, и как будто совсем не о шахматах. Я помчался на другой день к старику и засыпал его вопросами, он рассмеялся и сказал, что сейчас даст мне ключ к тексту. Когда он приступил к изложению философской сути трактата — взаимоотношению женского и мужского начал, — я не на шутку перепугался. «Ведь это же запрещенная „старая идеология“!» — вскричал я. «Что значит „старая“? — вздохнул он. — Вот я, к примеру, собираю использованную бумагу, она, конечно же, старая, никуда не годная. Но я ее сортирую и продаю, чтобы жить, и разве потом она опять не становится новой?»
У даосов, сказал он, есть учение об инь и ян, о женском и мужском началах в природе, в первой главе говорится о круговороте этих двух начал, о том, что ян и инь взаимопроникают и взаимоотталкиваются.
Начинать игру, продолжал старик, следует не спеша, иначе сорвешься. «При чрезмерной полноте сил — сорвешься, при чрезмерной вялости — унесет течением», — сказано в трактате. Мой недостаток, по мнению старика, заключался в чрезмерной полноте сил. При встрече с сильным противником надо применять гибкую тактику и, маневрируя, добиваться перевеса сил. Гибкость — не слабость, а умение втянуть противника в свою игру, навязать ему свою стратегию. Ты конструируешь комбинацию, прилагая максимум усилий и не форсируя в то же время игры. В даосизме истина-дао заключена в недеянии, то же самое и с фортуной в шахматах, не пытайся повернуть ее силой, иначе не только проиграешь, но вообще не сможешь играть. Фортуна фортуной, а стратегический план ты должен сам разработать, при наличии того и другого, везенья и правильной стратегии, ты хозяин положения на доске. Все это, конечно, мистика, но, поразмыслив, ты найдешь в ней немалую долю истины. Я поблагодарил старика, он открыл мне стратегию шахматного искусства, но в то же время у меня возникли сомнения: как можно при бесконечном множестве шахматных комбинаций быть уверенным в победе? Старик ответил, что секрет — в захвате инициативы. С первого же хода ты либо вовлечен в игру противника, либо ведешь ее сам. Если соперник шахматист высокого класса, то вовлечь его в свою игру трудно, поэтому приходится идти на жертвы, на размен фигур. Вначале ты парируешь атаку, стараясь блокировать его позицию и развернуть собственный атакующий маневр. Тут уж ни в коем случае не следует жертвовать фигурами. Стратегия должна меняться в зависимости от обстоятельств, комбинации вырастать одна из другой, как составные части общего стратегического плана…
Старик сказал, что я умею лишь разыгрывать комбинации, но что стратегические замыслы у меня нечетки. Поэтому, даже рассчитав маневры на много ходов вперед, я, по его словам, не могу захватить инициативу. Еще он сказал, что у меня светлая голова и стремление до всего докопаться. «Мне осталось недолго жить, — заявил напоследок старик, — детей у меня нет, и я хочу передать тебе свое искусство».
Я спросил старика, зачем он занялся таким низким ремеслом. Искусство шахматной игры, со вздохом пояснил он, передавалось у нас из рода в род от далеких предков, которые завещали «шахматы ради шахмат, а не
