«И где же ночлежка?».
Бесшумная тень плавно проплыла пятном по стенам домов, огибая рельефы. Неторопливо, словно прогуливаясь, вползла в одно из зданий и появилась около разбитого микроавтобуса, зарытого капотом в грунт, провожая Клима пристальным взглядом.
Где-то в подвалах слышался тихий топот. Ветер стихал. Скрипнув, открылся люк колодца.
3
Двое, скрытно пробираясь через пустыри и трущобы, под покровом ночи зашли в разбитое монолитное здание.
– Послушай Гош! Пора сваливать. Сколько ещё здесь шорохоться будем?
– Тише ты! Разорался! Сколько надо, столько и будем.
– Сколько надо, сколько надо! Ты, что? Весь продуктовый склад с собой возьмёшь! А…? Затарились по-полной.
– О! – простонал Гоша. – Завтра. Завтра уйдём Сашёк. Успокойся и заткнись. Переночуем только.
– Завтра! Вчера ты тоже обещал, что завтра. Как хочешь, а я уйду. Понял!
– Да понял, понял.
На четвёртом этаже здания, Сашёк и Гоша, с лестничной площадки повернули в помещение, в котором обосновались дня три назад. Бросив на пыльное, выцветшее половое покрытие ящик и коробку, проверили не наведывался ли кто, пока их не было.
– Порядок! Ну что Сашёк, разводи костёр, а я собираться буду.
Сашёк кивнул головой и засуетился.
– Гоша! Как ты думаешь, далеко ещё идти до центра?
– Не знаю. Я там не был, но если понравится, останусь.
Сашёк, разобрал остатки мебели на дрова и ломал доски на щепки.
– Тише говорю! Сколько можно повторять.
– Да ладно тебе, не ругайся. Доски длинноваты.
Предусмотрительный Гоша, упаковывая тщательным образом вещи и провизию, повздыхал, повздыхал, но посмотрев на компаньона, увидев какое у него настроение ничего не ответил.
Вскоре зашуршали пакеты и маленькие свёртки расфасованной в них сухой пищей. Забулькала в котелках вода, в которой растворялись смеси приправ, порошки супов, присованные кубики и сухари.
Растянувшись поудобней у костра, товарищи похлёбывали горячий бульон, каждый на свой вкус. С аппетитом, причмокивая, облизывая каждую ложку. Костерок постепенно затухал, мало-мальски обогревая путников.
– Сейчас бы в центр, – мечтательно проговорил Сашёк. – Жирём всякую гадость. Живот пухнет, а мы всё равно жирём. Вкусно, но всё равно гадость. А в центре натуральные продукты, настоящие.
Гоша, слушая Сашу, думал о предстоящих переходах и опасностях, которых им так и так не миновать, об этой ночёвки, своём товарище. Каким образом добраться до этого самого центра без серьёзных потерь. Пусть голодными, но живыми. О волнующей встречи с девушкой по имени Лея.
Минуло два года, когда Гоша заглянул в последний раз в её зелёные глаза, держал за руки и не произнёс не единого слова. Он хотел сказать, но не смог. Так много слов, не стоящих её поцелуя. Ощущение, что они никогда не увидятся угнетало Гошу до и после. Он провожал её так, как в последний путь, успокаивая себя тем, что неделя не месяц. Пролетит незаметно. Может случится, что догонит и раньше, но не догнал. Уехать с ней, не пришлось бы оправдываться. Он сумеет объяснить, но поймёт ли Лея. Может и не понять. Увидит и расскажет, а там… Там будь, что будет. Лишь бы увидеть.
В тот зимний месяц расставались многие, а к лету двор опустел. Знать, где падать, стог соломы подложил, но стога с периной у Гоши не нашлось. Ни дома, друзей, ни двора. У него ничего не осталось. Совсем ничего, кроме Леи. Белокурой, зеленоглазой Леи. Она далеко, она где-то в центре. Весть о нём добралась и до них.
«Одинаковых зим не бывает. Не бывает дней, рассветов. Ни ничего не повторится. Когда ты один, а близкие отворачиваются и обращаешься не к тем, кому следует, разберёшься что происходит и поймёшь. Поздно, но поймёшь, что о тебе ни кто не подумает. Повторяются методы. Ты о близких, о тебе ни кто», – потягиваясь, зевнул Гоша.
Пятнышко очевидного находилось перед ним, но он заглядывал за него. Оно висело перед носом и рядом с ним. Высматривая, что же там подобающего, он натолкнулся на клевету, скованный противоречиями. Болтаясь между ними, Гоша предпочёл быть плохим, неуслужливым, но довольным.
«Внёс свою лепту. Эх! Мало ли… Горячий суп, какой-никакой кров. Сплошные удовольствия».
Сегодня они предоставлены им, в эту ночь, на четвёртом этаже.
– А там девчата красивые, познакомлюсь с одной, стану оператором огромной машины, – продолжал мечтать Сашёк.
Гоша приподнялся и вскочил с лежанки.
– Слышишь? – сказал он.
До них доносился какой-то шум.
– Из коридора, – подтвердил Сашёк.
Выйдя на площадку, они увидели поднимающегося по ступенькам позвякивающего цепью, в сером плаще бугая. Он повернулся и увидев пацанов, зло улыбнулся. Снял кепку и подмигнул. Свистнул.
– Мародёры! Нашли таки, – прошипел Гоша и попятился назад, потянув за шиворот Сашу.
В каком-то смятении они ввалились в помещение, где только что мечтали и грелись у костра. Торопливо и на ходу товарищи одеваясь, хватали самое необходимое.
Башмаки, котелки, одежонку.
Замешкавшись, Сашек не мог выбрать, что взять с собой.
«Коробки? Пакеты? Банки? Легче коробки. Пакеты с банками?».
– Бросай всё и ходу. Чего ты возишься! – заорал Гоша на Сашку.
Схватив рюкзаки, они перемахнули через разбитую перегородку и побежали вдоль пролётов в сторону соседней площадки. Там вниз по лестнице не реагируя на брань догоняющего их налётчика.
Коридор, подъездная дверь, крыльцо.
От удара в голову у Гоши закружилась голова.
– Гады! – прохрипел он.
– Гоша, помоги, – донеслось до него.
Кто-то его пнул по ногам, толкнул и хлестанул кулаком в скулу. Грудь пронзил изогнутый штырь и его рот наполнился кровью. Перед ним проплыли смазанные уродливые рожи. Ладонь потеплела, омытая струйкой крови. Гоша завалился на бок. Бетон, пыль, крики.
– Центр, – прошептал он и умирая, видел, как Сашку двое забивают дубинами. – Лея.
Пятеро бесноватых отморозков, расправившись с пацанами, рылось в их потрёпанных рюкзаках.
– Нет у них ни хрена. Одни сухари.
– А это что? – вытащив пачку с яркими надписями и показав её всем, сказал бугай в сером плаще.
– Во! Банки.
– И у кого теперь спросим где склад? – спросил один из них.
– Ничего. Найдётся.
Мелькнула тень.
– Найдётся, найдётся. А так и искать не пришлось.
Сверкнули клинки.
– Они шли вон оттуда. Видите здание за площадью. Там и искать будем, – указал рукой направление один из пятерых.
– Подождите. Ничего не заметили?
Неотчётливое мелькание чего-то блестящего среди мародёров и они как подкошенные, подёргиваясь, падали один за другим. Секунды и на пыльный бетон валились тела, летели лохмотья. Ни вскриков, ни стонов. Резня закончилась. Стихло. Заморосил дождь. Лишь вспышка короткого замыкания рассыпалась искрами, осветив подъезды.
Одинокая тень невозмутимо пересекла мощённую площадь. Когда рассвело, у монолитного здания лежали расквашенные дождём коробки, рюкзаки и трупы.
4
Очнувшись, Сашёк понял, что его кто-то тащит. Он часто дышал, захлёб, но воздуха всё равно не хватало. День. Но как же день. Ведь он и Гоша… Веки слиплись, покрывшись чем-то липким. Засохшие, бурые корки на руках. Куда тащат. Сашёк приподнял голову. Онемевшие ноги не слушались. Дома… Невыносимый шелест колит нервы, прошибает и режет до раздражения.
«Больно… Мне боль… Гоша!».
Приходя в сознание, он терпел короткую, но томительную пытку, которая продолжалась несколько минут и опять проваливался в черноту. Неровная дорога отзывалась в нём неимоверным напряжением. Корчась и ожидая, что это закончится прямо сейчас, с трудом шевеля разбитыми губами, Сашёк пытался что-то сказать.
– Го…, ц…, ма…
Клим оглянулся и посмотрел на него.
Сашёк коряво выгнулся. Судорога прошила его тело и он обмяк.
– Не смей! Выкарабкаешься, – бросив верёвку и подбежав к нему, пробормотал Клим.
Впалые глаза смотрели в небо. Порванная куртка. Запылённое лицо постарело и осунулось. Нащупав пальцами сонную артерию, он слегка нажал на неё. Пульса не было.
– Не умирай! Слышишь. Держись, – просил он, обхватив парня за плечи. – Не умирай.
Чем дальше Клим продвигался на юг, тем меньше встречал людей больше разрушений, болезней, банд, брошенных кварталов.
– Не умирай, держись.
Но Сашёк умер, так и не поняв кому он помешал. Чем провинился и что такого сделал. Он всего лишь хотел изменить своё существование. Любить, построить просторный деревянный дом. И сад…, и яблоки. И чтобы без пыли.
Клим был угрюм и собран. Настроен следовать до конца, в поисках ответа на самый важный для него вопрос. Ни когда он не думал, почему выбрал именно юг. Разницы нет. Восток или Запад. В любую сторону пойдёшь везде одно и то же, но Клим надеялся, что однажды доберётся до окраины. И тогда, тогда если ему повезёт, увидев последний сарай, он вырвется из этого ненавистного города, где всё когда-нибудь становится пылью.
