Соломон Волков
Вступление. Говорит Баланчин
Баланчин: Я не люблю ничего описывать словами. Мне легче показать. Нашим танцовщикам я показываю, и они меня довольно хорошо понимают. Конечно, время от времени я могу сказать что-то удачное, что-нибудь, что мне самому нравится. Но если надо продолжать, я чувствуя себя неловко. Я не знаю, как это делается. Мне проще отвечать на вопросы.
Я не люблю говорить о себе и о балете. Но Чайковский — это другое дело: я знаю о нем много такого, чего другие не знают. Мне часто задают вопросы о Чайковском, спрашивают все время: «а как это было? а что все это значит? почему это так?» Каждому объяснить невозможно. И я об этом иногда жалею. Мне хотелось бы записать то, что я знаю о Чайковском.
Конечно, самый лучший способ узнать Чайковского — это слушать его музыку. Но это не так просто, как кажется. Чтобы понять музыку, надо ее хотя бы немного знать. А чтобы ее узнать, надо сначала постараться научиться ее понимать.
О Чайковском написано много книг, но их мало читают. Может быть, причина в том, что эти книги неинтересные. Авторы показывают свою эрудицию и ищут, что у кого Чайковский заимствовал: «эта музыка похожа на Шумана! а эта на что похожа? ага, вот откуда эта мелодия!» Наверное, все это правильно. Но дело
совсем не в этом. Чайковский велик не потому, что он у кого-то что-то взял. Великий балетмейстер Мариус Петипа тоже брал отовсюду. Гений берет откуда хочет.
Я не могу в точности объяснить, как сочиняется музыка. Это невозможно. Но мне кажется, я что-то понимаю в том, как Чайковский сочинял. Я смотрю на партитуру и вижу, как он делает определенные вещи. Можно всю жизнь потратить на чтение ученых книг и все-таки упустить в музыке Чайковского самое главное. Чтобы говорить о Чайковском, мало изучить его сочинения. Надо любить и чувствовать его музыку как родную, надо разговаривать с самим Чайковским. Вот в чем разница.
Конечно, лучше всех объясняет музыку Чайковского сам Чайковский. Он писал замечательные статьи о музыке и очень интересные письма. Но с тех пор прошло больше ста лет. И некоторые суждения Чайковского без комментариев не очень понятны. Мира, в котором жил Чайковский, больше не существует. Я еще не очень пожилой человек, но все-таки я помню этот навсегда ушедший мир. Я родился и вырос в старой России. Моими учителями были люди, которые знали Чайковского, разговаривали с ним, пили с ним хорошее вино, хороший коньяк, до которого Чайковский был большой охотник.
Балет — это очень закрытая штука. Балетные очень отделены от других людей. В старой России мы были еще больше отделены, потому что мы были Императорский Балет. Мы и учились отдельно, и жили отдельно. В закрытом мире старое сохраняется лучше. И еще
одна важная вещь: в балете уважают традицию. Ее передают через показ и через рассказ. В балете стараются все запомнить. Вот почему у балетных лучше память, чем у других людей.
Я слышал рассказы о Чайковском постоянно. Я слышал их от людей, которые работали с Петипа и Чайковским. Я родился через десять с небольшим лет после смерти Чайковского. Петипа умер, когда мне было четыре года. Но для меня это были живые люди. Кругом о них и говорили как о живых. Поэтому, мне кажется, я могу разъяснить кое-что и в музыке самого Чайковского, и в его рассуждениях о музыке других композиторов, могу прокомментировать мнения Чайковского о религии, политике, русской природе и западных городах. Мой жизненный опыт мне поможет в этом. Надеюсь, что я ничего не придумаю. Но, конечно, не могу гарантировать, что нигде не ошибусь. Мы все ошибаемся. Я не музыковед, не писатель. Я только посредник между Чайковским и теми, кто захочет лучше узнать и понять его музыку.
Чайковский в жизни (Баланчина)
Баланчин: Нaсцену я в первый раз вышел в балете Чайковского. Это была его «Спящая красавица». Я был еще маленький мальчик тогда. В балете я был Амур — маленький такой Амур. Это была постановка Петипа. Меня посадили на золотую клетку. И вдруг — все открылось! Масса народу, шикарная публика! И Мариинский театр весь в голубом и золоте! И вдруг оркестр заиграл. Я сидел на клетке в неописуемом восторге и наслаждался всем — и музыкой, и театром, и тем, что я на сцене. Благодаря «Спящей красавице» я полюбил балет.
Я узнал все балеты Чайковского и его оперы тоже. Оперы шли в том же императорском Мариинском театре. Мы, воспитанники балетной школы, участвовали в балетных сценах «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы».
Я иногда слышу от людей: «Я люблю музыку такого-то композитора». У меня к Чайковскому с детства было другое отношение. Представьте: вы в церкви, и вдруг орган заиграл всеми голосами грандиозную музыку. И вы остановились и рот открыли от изумления. Так я всегда воспринимал Чайковского. Это не просто любовь. Я все время с ним, с Чайковским. Он для меня как отец.
Я был маленький, ничего не понимал в теории музыки. Но мне нравились все сочинения Чайковского.
Когда я смотрел на его портреты — мне нравилось его лицо. Вообще, все в нем, все, что Чайковский в своей жизни ни делал.
Но хоть я был и маленький, но в каких-то вещах я был, видимо, вундеркинд. Люди вокруг меня говорили: «Чайковский? А-а, неплохо, так себе». Я сначала мучился — ну почему, почему они так говорят? А потом подумал: да кто это говорит? Что они сами сделали хорошего? Пусть они говорят, что хотят! Гуси!
Я сам стал разбираться. Сам научился и теории, и гармонии. Играл на рояле, сам немножко сочинял музыку. И понял, какой Чайковский был умный композитор. Это композитор для умных и тонких людей. Это изысканный автор.
Есть такие любители Чайковского, которые ничего в нем не понимают. Помню, уже здесь, в Сан-Франциско, приходили ко мне старые русские. Они говорили, что Чайковского обожают. Но только такого Чайковского, которого можно дома петь: романсы, отрывки из опер. Это для них — настоящий Чайковский, а его симфонии и квартеты — это «не то». Я с такими дилетантами не спорю, это бесполезно. Чтоб музыку знать, надо поучиться немножко. Как иначе музыку узнаешь?
Чайковский — самый великий русский композитор. Но никогда все русские не могли согласиться, что это так. Это не то что Бетховен в Германии, только скажешь «Бетховен» — и все: «А-ах!» В Германии миллион философских книг написан про то, что Бетховена нужно уважать. Правда, и там много лицемерия. Все восхищаются Бетховеном, говорят: «Мы хотим слу-
шать Бетховена, но не сейчас, не сию минуту. Сейчас времени нету».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
