– Делают из нас дураков! Ведь на талоны можно покупать только на распределительном пункте.
– Конечно. Вот все и бегут туда. Оглянуться не успеешь, как рис и крупу уже раскупили; и всегда очередь. А ведь овощи и рыба портятся быстро…
– Разве на эти талоны проживешь?
– Мама тоже так говорит. И на другую шахту не переедешь – сейчас везде плохо.
– Верно.
– Третий ряд – номер два, третий ряд – номер два, – послышалось в динамике.
Сестра резко обернулась, оттолкнула меня и побежала к автомату, в котором горела красная лампочка. Она покрутила ручку, привстала на цыпочки и сказала клиенту, высунув голову из-за автомата:
– Извините, автомат не работает.
Когда я подошла к ней, она грустно засмеялась:
– Не дают спокойно поговорить, да?
– Наверно, тебе тяжело целый день ходить взад-вперед в этой теснотище? – спросила я.
– Тяжело-то тяжело, да уж лучше, чем прислуживать кому-то. Правда. Ты ведь весной заканчиваешь школу, да? – Она посмотрела на меня. – Куда пойдешь работать?
– Хочу поступить ученицей в ателье европейского платья, – выпалила я. Это была моя давнишняя мечта.
Сестра ласково улыбнулась:
– Так ты станешь портнихой? Это хорошо. Тебе это подойдет – ты аккуратная и руки у тебя золотые.
– Третий ряд, третий ряд, – взывал динамик.
Сестра обернулась. Красного огонька нигде не было видно.
Она поднялась на цыпочки и посмотрела на мужчину с микрофоном. И я тоже приподнялась следом за ней. Повернувшись к нам всей своей неказистой фигурой, он приветливо улыбнулся, потом что-то негромко сказал сестре и бросил какой-то пакетик.
– Тебе, Сэцуко, – протянула мне его сестра. Это была шоколадка.
– Чего это он?
– А я говорила, что сегодня ко мне приедет сестренка, вот он и припас ее для тебя.
– Почему? – удивилась я.
– Наверное, хотел сделать мне приятное, – немного важничая, пояснила сестра, но, увидев мои удивленные глаза, хихикнула и добавила: – Понимаешь, я ему нравлюсь.
Я посмотрела на зардевшееся лицо сестры. Носик у нее был прямой, удивительно красивый. Глаза счастливо сияли.
– Сестренка, и тебе он нравится? – спросила я.
Она повернула ко мне лицо, улыбнулась одними глазами и сказала:
– Нет. Мне вообще не нравятся такие мужчины.
И сестра, словно актриса на сцене, к которой прикованы все взоры, царственной походкой заскользила по тесному пространству.
Она подождала, пока я догоню ее, и горделиво добавила:
– Не хочу связываться с таким неудачником! Мне нужен человек состоятельный и порядочный. Моя мечта – выйти замуж за богатого, пусть мать порадуется. Ну сколько можно жить в нищете? Вот о чем я думаю, Сэцуко.
– Да-а, – пробормотала я, запнувшись. И подумала: а захочет ли богатый, порядочный человек жениться на нищей девушке, которая даже школы не закончила, но, встретившись с серьезным взглядом сестры, которая, конечно, и сама понимала это, я ничего не смогла ответить.
Продажа
Я училась в девятом классе, и оставалось всего несколько дней до начала зимних каникул. Однажды вечером, вернувшись домой, я застала мать понуро сидящей у порога.
С утра она ходила перебирать уголь, но, видно, уже давно пришла – на ней была ее обычная шерстяная накидка, серые брюки и недавно купленные деревянные гэта. Не двигаясь, она мрачно смотрела на свои ноги; казалось, она сидит так уже много часов.
– Что случилось? – Я заглянула ей в глаза.
Мать медленно подняла голову, будто преодолевая неимоверную тяжесть, и с трудом проговорила:
– Кунио нашелся…
– Что? Где?
– На шахте Тауэ в Югэте, – нервно ответила мать, теребя свои прямые, рассыпающиеся волосы.
Ей было только сорок пять, но, измученная бедностью, она казалась лет на десять старше. Сидя без сил у порога, она была похожа на старуху, сгорбленную от работы на шахте и шитья.
– Он что, работал в шахте? С таким здоровьем?!
– Да. И вот, свалился. Начал харкать кровью. Этот неслух, – ворчливо сказала мать.
– Харкает кровью? Это серьезно? Ты ездила к нему? – испуганно спросила я.
– Ездила. На этот раз выкарабкался.
– Он в больнице на шахте Тауэ?
– Да разве там есть больница? На этой-то шахте!
– А где же он?
– В городской больнице. Но он там недолго пробудет. Его надо перевозить в туберкулезную больницу.
– А где есть туберкулезная больница?
– В Иидзуке. Больница Кахо в Иидзуке.
– Нам нужно будет ехать в Иидзуку?
– Не знаю. Может, они сами его перевезут.
– Значит, туберкулез…
Я присела рядом с матерью и вздохнула.
– Деньги! Нужны деньги! – закричала вдруг мать.
Я посмотрела на нее с испугом – уж не сошла ли она с ума? Взгляд у нее остановился, пересохшие губы дрожали.
– Мамочка! – я крепко сжала ее руку.
Она пришла в себя, поморгала и глубоко вздохнула.
– Надо придумать, где взять деньги, – упрямо повторила она. Потом с трудом поднялась.
– Куда ты? – спросила я, тоже вставая.
Мать посмотрела на меня отчаянным блуждающим взглядом:
– Хочу сходить к Таминэ.
– Не ходи к Таминэ, он ведь сдерет огромные проценты. – Я испуганно схватила мать за рукав.
– Пусти. Ерунду ты говоришь.
Она сердито посмотрела на меня, вырвалась и ушла.
Я закрыла за ней дверь и вошла в пустую комнату. Старший брат работал во вторую смену и был в шахте, младший бросил дома портфель и пошел гулять.
Дом не отапливался и совсем промерз. Слышно было, как у соседей играет радио: доносилась «Песенка погонщиков».
Я взглянула на дырявые татами. Раньше здесь, у алтаря, лежал футон, на котором спал Кунио. От лекарств и чая на полу остались черные пятна. Ясно вспомнился брат, тихо сидевший в углу и мурлыкавший себе под нос, мастеря цветы.
Он нашелся, но уже в больнице, с туберкулезом, и опять нужны деньги! Отчаяние охватило меня.
Я застыла посреди комнаты. Мать отправилась к Таминэ. А ведь мы и так еще не расплатились с долгами – чем же будем отдавать, если она займет еще? В конце каждого месяца мать бегала от кредиторов, бывало – даже пряталась в шкаф. И тогда оправдываться приходилось мне.
Интересно, сколько нужно денег? Наверно, тысяч пять, а может, и все десять? Такую огромную сумму Таминэ не дает в долг шахтерам из Коямы, где платят талонами, да и шахты стали прикрывать в последнее время… Я ясно представила себе, как измученная, сгорбившаяся, едва держась на ногах, мать вернется домой…
Я скинула пальто, натянула старенький свитер и надела фартук.
С шумом открылась входная дверь. Я раздвинула сёдзи и выглянула в прихожую.
– Эй, Сэцуко, ты уже дома?
Это пришел Хидэо. Он уже учился в седьмом классе и страшно гордился тем, что перерос меня на полголовы, – потому и разговаривал со мной как с маленькой.
– А что? – спросила я, беря корзину.
– Ага, идешь на распределительный пункт? Купи мне на талоны тапочки. Смотри, мои совсем порвались, дыры сплошные.
Хидэо сел на приступку, снял тапочки и протянул их мне.
– Тапочки там не продают, – сказала я, отворяя шкафчик для посуды. В нем было полно талонов. Талон на одну иену, на пять иен, на десять иен, на сто иен. Маленькие шершавые клочки бумаги, размером меньше иены, на них напечатано «денежный талон» и название шахты – Окадзаки.
– До каких пор они будут дурачить нас с этими липовыми деньгами? – пробормотала я.
– Не понимаю. – Брат с недоумением посмотрел на меня и спросил: – А когда будут продавать тапочки?
– Уже не будут. Ни тапочки, ни резиновые сапоги. На распределительный пункт почти не привозят товары с тех пор, как перевели нас на талоны. Вот шахтерские сапоги – пожалуйста.
– Дурочка, разве пойдешь в таких сапогах в школу? – Брат рассмеялся. Он заглянул в шкафчик: – Ух ты, сколько их накопилось!
– Покупать нечего – вот они и скапливаются. Сейчас, в пять часов, уже и идти нечего – не осталось ни рыбы, ни овощей, – буркнула я и поставила корзину на место.
– Почему это?
– Продукты там не залеживаются. Возьми хоть рис – его не купишь, если не займешь очередь с семи утра. Ты этого ничего не знаешь – спишь, а я встаю чуть свет и иду за рисом.
– Да ну? А я ничего не знал. Теперь буди меня. Я притащу его целый мешок.
– Дурачок! Кто тебе столько даст! Отвесят сколько положено на одного.
– Это почему?
– Откуда мне знать почему? Пойди к управляющему и спроси.
Я прошла на кухню. В коробке под раковиной еще было немного картошки и лука. Я взяла несколько картошин и, еще не зная, что приготовить, начала чистить. Потом решила сварить кашу.
Мать вернулась в восьмом часу. Я поставила на стол три порции пшеничной каши с соусом из карри, без мяса. Мать молча взяла ложку и, мрачно потупившись, начала есть.
Значит, не удалось ей достать денег, подумала я и тоже молча уткнулась в тарелку. Только брат, который ничего не знал, без умолку болтал о тапочках.
