Так оно и длилось до тех пор, пока Бюсси не влюбился во Франсуазу де Монсоро (да-да, ее звали именно Франсуазой, а вовсе не Дианой, как уверял нас достопочтенный господин Дюма!) и не пал жертвой ревности ее мужа и отчасти предательства герцога Анжуйского. Но это — совсем другая история!
Муж Марго оставался по-прежнему равнодушен к похождениям жены. Казалось, он совершенно поглощен своим романом с дамой из окружения королевы-матери, с грациозной мадам де Сов.
Однако Наваррец был большим хитрецом. Он спал с мадам де Сов, но мечтал о побеге из Парижа. И вот однажды он исчез, и в следующий раз парижанам суждено было увидеть Генриха только через двадцать лет…
Он тут же поспешил отречься от католической веры, в которую перешел исключительно ради спасения своей жизни. И сообщил при том, что «сожалеет лишь о двух вещах, оставленных в Париже: о мессе и о своей жене. Что касается первой, то он постарается без этого обойтись, а вот без второй не может, да и не хочет обходиться».
То был первый раз, когда он выразил беспокойство о Марго.
Беарнец написал супруге письмо, в котором извинялся, что покинул Лувр, не попрощавшись с ней, и поручил сеньору Дюрасу поехать за женой.
Но Генрих III отказался отпустить сестру, сказав, что та является самым лучшим украшением его двора и он не в силах расстаться с ней. Фактически же Марго стала пленницей. Она не имела права выйти из своей комнаты, у дверей день и ночь стояла стража, а все ее письма прочитывались.
Во всеуслышание брат обвинял сестру в организации побега Наваррца. В действительности же Генрих III подозревал, что Марго участвовала вместе с мужем в заговоре в пользу их брата Франсуа, герцога Анжуйского, и отчаянно к тому ревновал. Все-таки воспоминания юности были еще живы у членов этой семьи, которые были связаны не только кровными узами.
Ужасно страдая от вынужденного целомудрия, Марго пыталась скрасить свое заточение поэзией, древней литературой и музыкой, но Ронсар и Овидий оказались никудышными любовниками. К концу третьего месяца режима воздержания она превратилась в настоящую тигрицу, лишенную самца. «Пронзительное желание, сжигавшее ее плоть, временами доводило ее до болей в пояснице, до невозможности сдержать какой-то нечеловеческий крик. Без сомнения, на том месте, где у нее рос пушок, — писал один современник, — можно было при желании сварить яйцо, настолько там было горячо и даже жарко».
И вот однажды Марго упала к ногам Генриха III и стала молить его о разрешении отправиться к мужу. Король не собирался ее отпускать, но помогла мать: она решила, что в обмен на свободу Маргариты ее мятежный младший сын откажется от противоборства с короной.
Разрешение было дано, хотя очень неохотно. И то с условием, что Марго должна приложить все силы, чтобы помирить протестантов с католиками, а вовсе не о личной жизни думать.
К тому времени бедняжка Марго находилась уже на грани полного безумия: по ночам она кусала простыни, видела непристойные сны и выкрикивала непристойности вслух.
Путешествие было для нее тягостным, так как их карету сопровождали красивые и потому в высшей степени соблазнительные офицеры, каждый из которых охотно успокоил бы ей нервы. Но молодая королева побаивалась матери и дождалась встречи с герцогом Анжуйским…
Их встреча принесла ей самое некачественное облегчение из всех, испытанных в жизни. Маргарита увидела в том знак, что пора прекратить сношения с братом, и твердо вознамерилась это сделать, чтобы с другим мужчиной испытать наконец полноту физического блаженства. Пришлось переспать с несколькими симпатичными господами. Самочувствие несколько улучшилось, и она смогла отправиться во Фландрию для переговоров с протестантами.
Проезжая по городам, Марго восседала в носилках, над которыми на пилонах высился балдахин, подбитый пурпурным испанским бархатом с золотым и шелковым шитьем. За королевскими носилками следовали верхом десять обворожительных девушек, а также восемь карет со свитой молодой королевы. На улицах, по которым двигался кортеж, толпились горожане, встречавшие громкими криками Маргариту, чей бурный темперамент им был хорошо известен.
— Это самая большая шлюха во всем королевстве, — говорили люди друг другу.
И все смеялись.
Они смеялись бы куда больше, если бы знали: в городке Катле, что в провинции Камбрези, Марго, направлявшаяся для примирения с протестантами, назначила свидание главе католической Лиги — герцогу де Гизу. Но речь на нем шла отнюдь не о способах причастия. А в принципе, речь вообще ни о чем не шла, раздавались только вздохи, стоны и крики.
Когда де Гиз тайно покинул Марго на рассвете, она устало вздохнула и подумала, что ее любовник, видимо, порастратил на других женщин часть своего баснословного пыла, а потому встречаться с ним тоже не стоит.
Но все же ей стало полегче… ненадолго. Правда, по прибытии в Камбре Маргарите уже незачем было вызывать кого-то срочно из Парижа: там, на месте, она нашла то, что ей требовалось, в лице господина д’Энши, губернатора, с которым она познакомилась на балу, данном местным епископом. Нет, не подумайте чего дурного — сам епископ не присутствовал на празднике, который начался сразу после танцев, а сбежал, напуганный тем, какой оборот начали принимать события.
В разгар оргии королева Наваррская удалилась в свои покои в сопровождении г-на д’Энши, который проявил себя столь доблестным любовником, что она обрадовалась своей воскресшей чувствительности и поинтересовалась, не желает ли молодой человек сопровождать ее во время путешествия. Губернатор согласился. Правда, в своих «Мемуарах» Марго придала ситуации вполне благопристойный вид: мол, приглашая губернатора Камбре принять участие в ее поездке, она надеялась привлечь его на сторону герцога Анжуйского: «Воспоминания о моем брате ни на минуту не покидали меня, и ни к кому я не питала такого расположения, как к нему. Поэтому я постоянно помнила инструкции, которые он мне дал, и, видя представившуюся мне прекрасную возможность содействовать его предприятию во Фландрии, по отношению к которой город Камбре и его цитадель можно было считать ключом, я не хотела упустить случай и употребила весь данный мне Богом разум, чтобы расположить г-на д’Энши к Франции и в особенности к моему брату. Богу было угодно, чтобы он почувствовал ко мне расположение, нашел удовольствие в беседах со мной и попросил разрешения сопровождать меня во время моего пребывания во Фландрии…»
Вся штука состояла в том, что лекарство под названием «д’Энши» очень быстро перестало действовать, так что Марго ощутила к приему его внутрь самое величайшее отвращение и скоро прекратила прием, отправив губернатора восвояси.
