Коля густо покраснел, в глазах появилось злое упрямство. С минуту они молча смотрели друг на друга: один с любопытством, второй – с еле сдерживаемым, готовым вырваться наружу остервенением. Прогоревшая папироса обожгла Коле палец, Пожарский дернулся и бросил бычок под ноги.
– Врет, сука!
– Говорят, письмо пришло из гороно. Молния.
– И они врут.
– Ну, брат, ты загнул. – Невзирая на серьезность разговора, Судорогин невольно усмехнулся.
От переполнявшего его возмущения Коля вскочил на ноги и заговорил громко, не таясь:
– Ты же знаешь, Судорогин, батя мой в авиации воевал. Трусов в летчики не берут!
Ноздри его жадно раздулись. Не хватало воздуха. Никогда Николай не сомневался в своем отце. До войны инженер на авиазаводе, участник и неоднократный победитель социалистических соревнований, неизменно на хорошем счету у руководства завода и у работников цеха – Игорь Пантелеевич уже в августе сорок первого ушел добровольцем на фронт. На вокзале, перед его отправкой, мама плакала, закрывая одной рукой рот, а другой придерживая тяжелый, низко опущенный живот. Наташа уже тогда, на седьмом месяце своей жизни в утробе не отличалась терпением, торопилась выбраться наружу. Врачи кололи маме уколы, которые должны были сдержать Наташкино любопытство, не выпуская ее раньше времени на свет божий.
Коля помнил, как отец, обнимая насмерть испуганную жену, повернулся к нему и серьезно, по-взрослому, сказал:
– Береги наших женщин. – Он почему-то был уверен, что родится девочка. Почувствовал именно в этот момент, когда расставание было так близко. – Я буду защищать их там, далеко. А ты позаботься о них здесь. Я рассчитываю на тебя. Не подведи.
На этих словах мама зарыдала в голос, с придыханием. На них стали оборачиваться другие провожающие. Отец крепко прижал к себе жену, стал гладить ее по голове.
– Батя, – сказал тогда восьмилетний Коля, – и ты не подведи нас.
И отец не подвел. Уже через две недели пришло письмо из Саратова. Принимая во внимание знакомство Игоря Пантелеевича с авиацией и учитывая его желание, он был распределен в летное училище, где ускоренным курсом шло обучение будущих военных летчиков. Батя с воодушевлением писал об учебе, скорее хотел встать на крыло. И Коля гордился своим отцом. В мечтах он видел, как после войны, прямо на своем боевом самолете, батя прилетает в Москву, сажает машину во дворе их дома и спрыгивает на землю: красивый, широкоплечий, весь в орденах и медалях…
– Да я-то что, Немец. Говорю только то, что слышал, – прервал Колины воспоминания Альберт.
Пожарский вспыхнул, схватил друга за воротник, вздернул на ноги, прижал к стенке.
– Никогда не называй меня так, – тихим, но дрогнувшим голосом сказал Николай. – Слышишь?
В глазах Николая – маленького и коренастого – было столько воли и решимости, что казалось, это высокий Альберт смотрит на него снизу вверх, а не наоборот. В воздухе повисло напряжение. Оба тяжело дышали, как после драки.
Альберт с силой отцепил Колину руку от своей рубашки.
– Извини. Не кипятись.
Судорогин, чувствуя, что был не прав, виновато заморгал. Пожарский сделал шаг назад.
– Забыли, – примирительно сказал он.
Они еще немного помолчали. Где-то в стенах школы послышался сводящий скулы звонок. Судорогин забеспокоился. Видно было, что ему не хочется опаздывать на урок. Но и бросать друга в таком состоянии казалось неправильно, не по-товарищески.
– Ты как? Идешь? – робко спросил он Колю.
Тот отрицательно мотнул головой:
– Иди один.
– Что я, зубрила? Товарища на уроки променяю?
– Иди. Я позже подойду.
Чувствуя неловкость, Альберт нерешительно переступил с ноги на ногу, с обреченностью махнул рукой и направился к школе. Сделав несколько шагов, он обернулся:
– А дядя Игорь-то что говорит? Где он пропадал все эти годы?
Николай отвернулся, показывая, что не хочет больше разговаривать.
* * *
Ласковое майское солнце грело щедро, от души. Словно жалея измученных долгой войной людей. Будто прося прощения за неурожай прошлой осени, приведший к очередному голоду не успевшей отъесться Страны Советов. Залитый светом асфальт начинал дышать жаром. Звякнул трамвай и, переваливаясь с боку на бок, тяжело, с усилием повернул на перекрестке. Немногочисленные прохожие заметили двух беспризорников, крепко державшихся за сцепку вагона. Нестриженые их волосы развевались на ветру, лезли в глаза, искрящиеся светлой радостью, которая бывает на лицах играющих детей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
По тротуару, мимо незатейливых вывесок «Ювелир высокого класса» и «Ремонт и заправка авторучек», быстро шагал парнишка в школьной форме и потрепанной серой кепке. Он был без портфеля. Шагал он так решительно, так сосредоточенно, что казалось, этот серьезный человек спешит с важным поручением.
Николай действительно чувствовал ответственность момента, который должен был вот-вот наступить. Предстоящий разговор мог оказаться решающим в его судьбе.
Ноги сами внесли его в знакомый двор, подняли на второй этаж. У двери Коля остановился. Успокоил дыхание. Решительно толкнул дверь и вошел.
Отец сидел все там же, у фикуса. Делал вид, что читает «Вести», хотя глаза его были неподвижны, а взгляд задумчив. В квартире больше никого не было. «И к лучшему», – решил Коля.
Он прошел в комнату и остановился перед Игорем Пантелеевичем.
– Читаешь?
Отец кивнул и еще ниже наклонился к газете, словно прячась от предстоящего разговора за колонками передовиц.
Но Коля не собирался отступать:
– Почему работать не идешь?
Снова молчание.
– В школе урок политинформации был. Говорят, стране квалифицированные специалисты нужны. Острая нехватка кадров. Все силы кинули на восстановление промышленности и сельского хозяйства. А ты – инженер со стажем – дома штаны просиживаешь.
Игорь Пантелеевич снова взглянул на сына, медленно и аккуратно свернул газету, отложил в сторону. Тяжело вздохнул:
– Чего ты хочешь?
– Хочу знать, когда тунеядничество твое закончится.
– Недолго осталось. С понедельника иду работать в универмаг. – Отец грустно усмехнулся. – Народ не останется без моего вклада в дело восстановления страны.
Николай хотел было бросить в лицо отца что-нибудь обидное или даже унизительное, но осекся.
– В универмаг? – не поверил он. – Ты же инженер. Знаешь самолеты как свои пять пальцев. Почему универмаг?
Игорь Пантелеевич отвернулся к окну и горько, с нескрываемой обидой сказал:
– Видишь ли, сынок, стране не нужны квалифицированные инженеры. Если они побывали у фашистов. Даже когда побывали там не по своей воле. – Он помолчал немного, подбирая слова. – Особенно не нужны такие специалисты на оборонном заводе. Это мне в НКВД объяснили.
За окном проплывало тяжелое, похожее на тучу, облако. Верхняя его часть, вздымавшаяся горой, была подсвечена солнечными лучами и сияла ослепительно белым. Снизу облако угрожающе серело. Плыло оно медленно, с натугой, словно не в силах было перемещать в пространстве свое зыбкое тело, полное влаги. Отец не отрываясь следил за этой махиною. Как надо было ему тогда поступить? Чтобы не прятаться сейчас в стенах квартиры от посторонних глаз? Чтобы показывать сейчас сыну боевые награды, а не объяснять свое незавидное положение?
Точно такое же облако спасло его на первом боевом задании. И перевернуло судьбу с ног на голову. Опыта у Игоря Пантелеевича было с гулькин нос. В летном училище за три месяца он прошел школу первоначального обучения. На учебном У-2 всего пять раз поднимался в воздух. Налетам, как их называл пожилой преподаватель, часто мешала плохая погода. С таким скудным багажом пришел курсант Пожарский в боевую часть.
Разведывательная авиация оснащалась плохо. В хозяйстве у Игоря Пантелеевича был старенький белый СБ, списанный из бомбардировочного полка. Механик предупредил: левый мотор троит, сложные кульбиты на машине не делай. И еще. Бояться нужно не только немцев, но и своих. Он, конечно, не хочет пугать, но были случаи, когда советские зенитчики, не разглядев звезд на крыльях самолета, обстреливали возвращавшуюся с задания машину.
