Пока мы проезжали, я неотрывно смотрела то на нее, то на сторожку. Что все это значит? Мифология богата сказками о гномах, вполне возможно, что они и одолевают кого-то во сне и эти сны что-то означают, но я не могла вспомнить, что именно. Неудовлетворенное чувство материнства, чадолюбие, инстинкт продолжения рода? Не слишком ли примитивно я все толкую? Я прогнала эту мысль — подумаю над этим потом, а сейчас надо смотреть и запоминать.
Мы не спеша ехали по аллее среди зелени парка, в который однако уже вторглись городские кварталы. Широкие лужайки, покрытые нетронутой травой, кое-где клумбы, рощицы серебристых берез и одинаковые старые ветвистые деревья, а среди них — розовые трехэтажные дома, разбросанные свободно, без какой-либо планировки.
Две амазонки в выцветших от солнца ржаво-красных комбинезонах высаживали цветы на клумбе аллеи, по которой мы ехали. Нам даже пришлось остановиться, чтобы дать им возможность перевезти через дорогу тачку, полную тюльпанов. Амазонки приветствовали меня привычным жестом и доброжелательной улыбкой.
А через мгновение мне показалось, что зрение мне изменило, ибо пейзаж повторился, только дома были белые и уменьшились в размерах… Я даже заморгала, не веря своим глазам, но, увы, это было так… А чуть дальше чудовищно толстая женщина, завернутая в розовую накидку, тяжело и грузно ступая, пересекала лужайку. Ее сопровождали три крохотные, одетые в белое фигур-кн, похожие на детей или, скорее, на оживших кукол. Сцена невольно напоминала океанский лайнер, входящий в гавань в окружении суетливых катеров. Мне стало не по себе, внутри словно все обмякло. Все эти символы плодородия и чадолюбия, право, не моя стихия…
На развилке машина свернула вправо, и мы наконец остановились у розового дома с высоким крыльцом, к которому вела лестница. Дом, казалось, был самым обычным, если бы не лестница, разделенная посредине перилами: левая ее половина имела обычные ступени, а у правой — ступени были немного мельче, и их соответственно было больше.
Водитель трижды нажал кнопку сигнала, извещая о нашем прибытии. Через несколько секунд не менее десятка маленьких созданий в белом быстро сбежали по мелким ступеням правой половины лестницы. Хлопнула дверца кабины, и женщина-водитель вышла им навстречу. Теперь я увидела, что она такая же малютка, как и они, только одета иначе — в розовую униформу под цвет своего автомобиля.
Они обменялись какими-то словами, прежде чем открыли дверь салона машины и принялись за меня.
— Милости просим, мамаша! Милости просим, — приветствовал меня кто-то из них бодрым голосом.
Мои носилки заскользили по брусьям, и общими усилиями я была быстро извлечена из машины. Одна из малюток, у которой на левом кармане красовался розовый крест Св. Андрея, наклонилась надо мной и заботливо спросила:
— Вы можете сами подняться и идти, мамаша?
Не было сомнения, что вопрос адресован мне.
— Идти? — переспросила я. — Разумеется, могу. — Я поднялась и села, поддерживаемая по крайней мере четырьмя парами рук.
Какая самонадеянность с моей стороны! Я это сразу же поняла, лишь только опустила ноги наземь. Даже при самой усердной помощи моих малюток на это потребовалось немало усилий. Я пыхтела и отдувалась, как паровоз, и с отвращением смотрела на то, что так безобразно колыхалось под розовым балахоном, прикрывавшим то, что было моим телом. Сознание того, что может значить эта огромная масса в системе моей символики, не сулила мне ничего хорошего. Я сделала шаг. «Идти» — было совсем неподходящим словом для тех движений, которые я пыталась делать. Со стороны это должно было выглядеть, как неудачные попытки сдвинуться с места с помощью судорожных рывков. Мои помощницы, доходившие мне до локтя, кудахтали и суетились вокруг меня, как растревоженные наседки на птичьем дворе. Но решив идти, я не отступала от своего намерения и с трудом, нелепыми волнообразными поступательными движениями пересекла наконец полоску гравия перед крыльцом, а затем с самым решительным видом стала взбираться по широким ступеням левой половины лестницы.
Когда я преодолела последнюю ступеньку, мои помощницы приветствовали меня с чувством собственной победы и явным облегчением. Мне дали отдышаться, а затем мы проследовали в дом. Передо мной лежала гладь коридора, куда выходило множество закрытых дверей. В конце коридор расходился направо и налево. Мы повернули в левый рукав коридора, и здесь в конце его я впервые в этом мире галлюцинаций получила возможность встретиться сама с собой, лицом к лицу, ибо коридор упирался в зеркало…
Мне понадобилось мобилизовать всю силу воли и выдержку, которые еще во мне оставались, чтобы снова не впасть в истерику от того, что я увидела… Несколько секунд я глядела на собственное отражение в зеркале и старалась побороть растущее чувство паники, ибо я глядела на нечто безобразное, совсем не похожее на ту меня, какой я себя знала. Широкий розовый балахон еще больше подчеркивал необъятность тела. К счастью, он же его и скрывал — открытыми оставались только голова и кисти рук. Но и в этом было мало утешения, здесь мне тоже пришлось пережить шок. Мои кисти, мягкие, округлые, в ямочках, сами по себе не были столь уж безобразны, но как они непропорционально малы для этого огромного тела! А мое лицо?
Я увидела лицо юной девушки. Она была хороша собой, чуть старше двадцати, в рыжеватых коротких кудряшках играли солнечные зайчики, розовая кожа, алые губы. Она спокойно взирала на меня и на суетящихся вокруг встревоженных малышек своими голубыми в зеленых искорках глазами из-под тонко очерченных бровей. Эта нежная головка с портретов Фрагонара казалась столь же нелепой на огромном теле, как прекрасный цветок, расцветший на брюкве.
Я шевельнула губами, и девушка в зеркале сделала то же, я согнула руку — она повторила мой жест. Но в выражении ее лица не было и следов того замешательства и паники, которые царили в моей душе. Значит, это не мое отражение, значит, это не я, а другой, незнакомый мне человек, которого я просто разглядываю в зеркале? Ужас и отвращение сменились печалью, острым чувством жалости к этому незнакомому созданию. Хотелось плакать, и я дала волю слезам. Глаза в зеркале тоже наполнились влагой — вот одна из слезинок, задержавшись в уголке глаза, сорвалась и упала на щеку. Сквозь туман я видела, как из глаз девушки в зеркале тоже полились слезы.
Одна из маленьких санитарок схватила меня за руку.
— Мамаша Оркис, дорогая, что с вами? — встревоженно воскликнула она.
Что я могла ей ответить? Я сама ничего не понимала. Девушка в зеркале покачала головой, а слезы продолжали катиться по ее щекам. Крохотные ручки моих спутниц успокаивающе похлопывали меня, тоненькие голоса произносили слова ободрения. Отворились двери соседней комнаты, и, сопровождаемая озабоченными возгласами, я проследовала туда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
