– Забудете, сукины дети! – собирая в папку бумаги, многозначительно заметил Сан Саныч. – Забудете тут же, как только узнаете, что «черные ящики» с самолетов уже в Генштабе!
Глава третья
Штыхно. «Яма»
Метр за метром я все высчитывал, где же дно этой «ямы», а эскалатор все полз и полз. Потом, скрипнув, замер; дальше спускались пешком.
– Извиняйте, Борис Анатольич! – произнес встречавший нас на площадке улыбчивый прапор. – Профилактику надо делать: гаечки подкрутить, на контакты спиртом дыхнуть. Иначе к подъему Штыхно на поверхность никак не поспеть!
– Дед у себя?
– В конуре. Все утро слонялся, как леший: там побелить, тут подкрасить. Потом провел тренировку со сменой, на Тюрева поворчал, покряхтел, откушал солянки и завалился в кабинете министра. Тут, говорит, воздух почище… Теперь опять придется простынки менять!
Свод галереи высок; шаги с голосами звучали, как в церкви. Трехтонная дверь отвалилась от шлюза, как только Боря вдавил черную кнопку:
– Это Толстых!
Две ступеньки – и вот этот зал, облитый неоновым светом: тихо причитал телевизор, ему подпевало табло, пестрящее цифрами. За центральным столом – плешивый полковник в очках, рядом – другой, с авиационными эмблемами на погонах; под локтем справка: «Афганистан: боевые потери…». Перевернул, увидев меня.
– Это свой, – сказал Боря.
– Будет свой, когда сдаст на допуск к дежурству!
– Тюрев, не наезжай, – произнес мягко Плешивый. – Негостеприимно. Веди-ка ты его, Боренька, к Деду. Кажется, он проснулся. Представь по всей форме. Да пусть не орет: у него настроение на два с минусом… Наверху дождь?
– Моросит.
– Вот-вот, я давно говорил, что у старика настроение по погоде!
Полковник Штыхно сидел в кресле. В руках газета: фотография Огаркова с указкой на фоне карты; над правым ухом маршала точка с кружочком – место, где рухнул в море «кореец».
Нотки уважительности не укрылись, едва заговорил:
– Наслышан, не стану скрывать: Артанов немало успел рассказать. Пехотинцев у меня в подземелье еще не было. Не люблю. Но он просил, уверяя, что вы парень сметливый. Толстых все покажет. Без сопровождения за дверь ни ногой: заплутаете. Если попытается втиснуть в вашу головку электронные схемы – оставьте: они вам ни к чему. Да и не по зубам. Научитесь работать на «балалайке», вызубрите книжку номер один. Не пугайтесь: там всего два десятка страниц. Это – библия оператора. Морячок растолкует, как предаются сигналы на подводные лодки, Тюрев – авиации: я имею в виду стратегов. Не сложно даже для пехотинца. Но, думаю, именно потому, что вы пехотинец, долго здесь не задержитесь: уж я Виссариона знаю!.. Кстати, вы член партии?
– Конечно, товарищ полковник.
– Тогда советую поскорее встать на учет. Да, и прошу: называйте меня впредь Иван Иваныч. Попроще, без солдафонства: в Генштабе так принято.
Ему было явно за шестьдесят, но, видно, оттого, что двадцать лет провел под землей, сохранился, как фараон. Желтизной отсвечивала упругая кожа, а признаки старости проступали лишь в поблекших глазах, которые мало что могло удивить, они видели все. Два его сына тянули лямку в том же полку, с которого он начинал; жена давно умерла. И когда за оградкой присаживался на скамейку, память услужливо возвращала ощущение нежности, от которой приподнимались уголки губ. Она любила фиалки. Покупал накануне. Положит на мрамор, снимает фуражку. Посидит, что-то пошепчет. Фуражку на голову, и снова на службу. Предлагали квартиру в Москве. Он отказывался, предпочитая жить на Власихе, «в лесу» – так говорил. Среди своих, у ракетчиков. Да и поближе к жене. Мишагин, начальник Центрального командного пункта, никогда не вызывал к себе для докладов, сам звонил. Учтиво: «Как дела, как здоровье, Иван Иваныч?».
– Как сыновья? – спрашивал Варенников. – Может, помочь перевести их поближе?
– Пусть послужат в тайге, Валентин Иваныч. Там воздух почище.
– Ну, как знаешь.
Сопровождавшая свита почтительно отдвигалась подальше, давая возможность без свидетелей продолжить беседу. Штыхно в этой компании был самым младшим по званию, но то, как уважителен, как внимателен был генерал армии, говорило – они знакомы настолько давно, что субординация не имеет в их отношения абсолютно никакого значения.
Друзья – да и только.
Может, вместе гоняли чаи или даже пили коньяк.
Ах, если б и мне повезло!
Не вечно же ютиться в общажном клоповнике с обоями в пошлый цветочек. Ходить в одном и том же костюме, все в тех же рубашках. Пора, как Виссарион, заказывать у «Кардена», покупать шелковые платки, французские галстуки. Уже засыпая, не переставал ощущать прилив сил. Дерзость мыслей была сродни отваге – отваге юноши, впервые глотнувшего водки.
Пока не услышал, как кто-то посапывает на соседней подушке.
То была буфетчица Ляка.
Я о ней забыл.
Глава четвертая
Назаров
От друзей он, собственно, никогда не скрывал свое настоящее имя. Но в генштабе оно многим резало уши. Он его сменил вместе с фамилией. Это давало повод для шуток, усиливающихся всякий раз, когда на вокзале приходилось встречать кого-то из его многочисленных родственников, ползущих в столицу с отрогов Нагорного Карабаха. Неизменно – с баулами, узелками. И все дорогу запах копченой домашней колбаски, просачивающийся из-под накинутого на корзинку платочка, щекотал ноздри не только водителя, армянчика с носиком, заточенного мамой с папой, как клюв воробья.
На груди генерала поблескивала звезда Героя, заставляя вспомнить, что когда-то был храбр. А если на торжественном собрании появлялся в парадном мундире, глазам представлялось для обозрения еще девять боевых орденов: все за то же – за подбитые его батареей танки и усердную службу, когда, командуя уже ракетной дивизией, одновременным стартом обезумевше взревевших ракет напугал даже отважного президента де Голля.
Легендарный француз едва не наложил в штаны:
– «Сатана»?
– Хуже! – ответили ему.
Спустя неделю де Голль неожиданно заявил, что выходит из НАТО. Не совсем – наполовинку. Чуть-чуть. Заручившись при этом тайным обещанием русских, что эти чудовища никогда не упадут на его любимую Францию, на его виноградники. Америкосы, как всегда, заартачились. Тогда Шарль собрал в кучку со всей Франции доллары и предъявил американцам к оплате, требуя поделиться остатками золотого запаса. Баш на баш, так сказать. Я вам «ваши зелененькие бумажки», а вы мне в обмен золотые слитки. Те, надрывая связки от возмущения, к утру протрезвели: если золотые запасы отдать, в хранилищах останутся только мыши с охранниками. Подсчитали убытки, последствия. Поблеяли с месяц – и пошли на попятную.
Второй орден Ленина Назарову дали, как говорили, за это. Прочили блестящую карьеру именно в ракетных войсках. У его юной жены, в прошлом дивизионной связистки, планы были иные. Надежды ее он оправдал: член парткома, председатель жилищной комиссии, а еще – аттестационной, всех проверочных – он был в курсе всех слухов, предстоящих перемещений. Недолго ходил в порученцах одного из замов маршала Гречко, а так как в генштабовских коридорах тот был человеком влиятельным, то вскоре стал известен и его порученец, в котором подкупала услужливость. Сопровождал супругу патрона на грязи, в театры, не забывал подвести вовремя мясо, из ателье забрать новую шубку. Дамочка сварливая, властная – он и ее сумел обаять. Встречая на даче, бежал едва ли не строевым шагом – так, что подпрыгивала фуражка.
Принималось как поклонение.
Как заместитель начальника Центрального командного пункта он был для генерала Мишагина палочкой-выручалочкой, избавляя шефа от любых житейских забот. Его фамилия значилась в первой десятке на садовый участок в кооперативе «Арбат», где устраивалось генштабовское руководство, породив загулявшую шутку Тюрева:
– Нашему Денщику и Арарат не гора: если турки позволят, покорит и эту вершину!
Прилипло мгновенно.
На экзамен для допуска меня на боевое дежурство он приехал с двумя полковниками – его церберы. Сущая инквизиция – рожами можно детей пугать.
– Приступайте! – сказал генерал. – А мы пока с Иван Иванычем селянки откушаем.
Накануне Штыхно провел со мной два часа в задушевных беседах. Он давал команды. Я нажимал кнопки: пуск по району, пуск одной ракеты, пуск пятисот; потом – четырех. И снова – всем: всем ракетным войскам, всем лодкам, всей стратегической авиации. А когда я, опередив норматив, открыл сейф с шифр-замком, где хранятся «боевые ключи», Дед, впервые улыбнувшись, сказал:
– Что касается сейфа, Дима – шустрее тебя пока никто не вскрывал. Езжай в общагу, хлопни рюмашку и ложись спать. Уверен в твердой «хорошей» оценке.
Когда Назаров вернулся с обеда, то же произнесли «инквизиторы».
– Уверены? – переспросил генерал.
– Как в себе, Самвел… простите… Александр Константинович. Можете подписать приказ!
