Он отошёл и сильно ударил пяткой о крыльцо. Зелёные пузыри образовались с шипением подгорелой яичницы, почти моментально вспухли и начали расширятся в диаметре прямо как шишки грибовидных мам-снарядов.
Взрыв получился сильнее, чем изначально планировалось. Дверь напрочь оторвало вместе с фрагментами мраморных ступеней, а горячие пары оплавленной стали взвились в небо холодной ночи, словно разрезая темноту струями волнистого света, который вовсе не освещал, но даже с расстояния трёх метров ощутимо грел. Выглядело несколько поэтично, однако ему некогда было любоваться подобным зрелищем. Ударная волна наверняка перебудила половину жителей близлежащих домов, хоть те и стоят не меньше чем в паре километров, а значит из Мидлсбро скоро нагрянут отряды Бобби, в сопровождении по меньшей мере взвода сапёров.
Он дотронулся до ещё тёплой дверной окантовки. Рукав куртки отогнулся, блеснул циферблат отцовских часов. Подложка с типовым изображением: орёл, якорь, два скрещённых меча, пояс листьев и английская корона - непременный атрибут старых наградных безделушек. Часы напоминали ему о многих забавных и многих достойных скорби историях. Отец любил рассказывать истории, но о своей войне - первой войне нью-континентальных блоков в конце двадцатых - так ни разу и не обмолвился на семейном ужине. Он хорошо помнил это его извечное протестантское добродушие к окружающим, словно то была норма негласного этикета. Приветливый с посторонними и нарочито строгий с близкими. Напиши так над дверью и сразу будет понятно, кто здесь живёт. Позднее он понял, что так отец выдерживал дистанцию. Его личная 'формула' уединения и душевной гармонии. Характеры отца и сына никогда особо не находили точек соприкосновения. Ирония, но именно теперь, когда его не стало, их сходство легко бы угадывалось со стороны.
Обернувшись в сторону ворот и наполнив внутренности прохладным воздухом раннего октября, он скрылся в развороченном дверном проёме.
Вошедший дышал ровно, размеренно. Теперь в нём чувствовалась пышущая решимость и, вместе с ней, спокойствие умелого стрелка, выбравшего мишень. Подобного уж никак нельзя было сказать в этот момент о начальнике охраны особого вневедомственного отдела перспективных исследований Аттвуде Гаррингтоне, последние пять минут стремившегося выяснить причину пробоины в сегменте внешнего охранного периметра.
САРА, разумеется, и не думала уступать под напором генератора помех. Сразу же после его отключения система отослала записи с наружных датчиков на рабочий стол начальника охраны. К счастью мало кто в правительстве знал об объекте, не говоря уже про прессу. Любое лишнее внимание со стороны местных тут же конвертировалось в серьёзный разбор полётов от вышестоящего начальства и поэтому шум не подняли.
- Один, вероятно бывший военный со связями в криминальной среде. - протоколировал Аттвуд. - Проверьте пост девять, возможно парни фиксировали сторонние переговоры в квадрате. И ещё, три огневые группы пусть двинуться к верхним уровням. По завершении отошлите подробный отчёт на четвёртую линию.
Аппарат издал скрипучий звук и экран тотчас же погас. Аттвуд Гаррингтон вновь остался наедине с собственными мыслями и безвкусно обставленным рабочим кабинетом.
Смехотворно, но за короткое время существования комплекса некоторые жители уже успели себя проявить. Года три назад раскрасили ограду при помощи баллончиков с краской, один кретин даже протаранил на грузовике фонарный столб, напротив ворот. Но ни один не смел вытворять ничего подобного. Разумеется о чрезвычайной ситуации и речи быть не могло. Даже не все первые лица государства понимали характер проводимых работ, а уж доходяги из ворья и подавно.
'Наверняка сработали по наводке. Надеются поживиться чем-то ценным' - подумал Аттвуд.
- Несчастные дураки. - подытожил он вслух и приложился к спиртному.
Начальник безопасности потянулся в кресле, поставив несколько потерявший в весе стакан на подложку строгого начальственного стола, сделанного из стальных частей сборной конструкции и обшитого, для удобства, тисовыми деревянными плашками.
Со второй кружки крепкого кофе, что стояла чуть поодаль, на него с неприкрытой укоризной взирал директор компании по продаже спортивного оборудования - не самое лучшее алиби для имеющего личное дворянство семьянина, часто проводящего ночи вне родных стен. Он в самом деле работал как машина. Какая тут охота? Какой отпуск? Сэр Гаррингтон определённо являлся уже не тем человеком, что в свои тридцать шесть лет получил эту должность после дела о Ларсене Дов по кличке Бруклин. Семилетний стаж на сидячей работе не прошёл в пустую и теперь всячески напоминал о себе при каждом лишнем телодвижении, в отрыве от рабочего кресла.
Внешне же Аттвуд выглядел вполне прилично, для состоявшегося гражданина Объединения, сорока трёх лет отроду. Высокий, плотного телосложения, по-армейски подтянутый бугай часто приковывал к себе томные женские взгляды. Небольшая лысина на лбу уравновешивалась коротко стрижеными волосами у затылка и косыми висками. Ровный, но мощный, почти голливудский, подбородок поддерживался сильно выступавшими рельефными скулами, больше подошедшими бы вышибале в ночном клубе, но никак не расчётливому управленцу, порой склонному к созидательному романтизму. Остатки былого пресса доживали свои последние дни. Из-за переезда и частых семейных скандалов он совсем забросил физические упражнения, однако этот внешний изъян с лихвой компенсировал немыслимый по сегодняшним меркам моды, винтажный тёмно-синий блейзер, родом из начала двухтысячных, прихваченный ещё его отцом, Джозефом Гаррингтоном, жившем в старых, довоенных США. Он добавлял ему настоящей, мужской солидности человека, взявшего свою судьбу за горло. Ну разве могла эта новомодная мешанина из разноцветных тканевых лоскутов да безвкусицы тугой кройки соперничать по презентабельности с двубортным шедевром ушедшей эпохи?
Впрочем, его интересов и любви к старине Мари не разделяла, хоть и тоже относила себя к консерваторам. Совершенно. Порой он спрашивал потолочную лампу, откидываясь на кресле: да как это вообще угораздило его на ней жениться? Вроде всё произошло постепенно, планомерно и продуманно, а вроде его убеждение в необходимости данного поступка было вовсе и не его. Аттвуд, к своему большому стыду, не имел на данный вопрос конструктивного ответа. Семья с детства являлась для него неким недостижимым идеалом устройства личной жизни, квинтэссенцией всего хорошего, что, даже учитывая фактор гипотетического, могло произойти. И вот он достиг желаемого: красавица жена, стабильная высокооплачиваемая работа, большая квартира, представительная машина. Но это всё было не то. Чего-то по прежнему не хватало. Аттвуд давно начал чувствовать, что не на своём месте, что жизнь его, когда-то мыслимая началом грандиозного приключения, проходит или вот-вот уже скоро пройдёт, как когда-то прошла мода на строгие мужские костюмы и карманные механические часы: тихо, незаметно, без салютов, фанфар и громких надгробных речей.
Он увяз и знал в быту, работе, пустопорожних переживаниях, но боялся себе в этом сознаться. Года летели так быстро, всё произошло так скоро, что он словно растворился в событиях, сам стал ими, утратив настоящего себя. Вот-вот и Аттвуд, тот мечтатель, некогда страшно любопытный мальчишка, увлечённый миром и тягой к новому, навсегда покинет его. Он чувствовал. Останется лишь сэр Гаррингтон - заплывающий жиром сотрудник правительственной охраны, семьянин, душа компании, активный потребитель табачной продукции, член гольф-клуба при консервативной партии и любитель почитать 'Индепенденс' перед сном. Примерный гражданин. Мечта любой государственной машины.
Как подумал, так его передёрнуло мелкой дрожью от такого ужаса абсолютного блага.
Аттвуд отклонился, распрямляясь на стуле, и достал потёртый хронограф 1881 года. 'Свободный человек всегда знает, сколько стоит его бесценное время' - значилось на реверсе. Он порылся в ящиках стола. Нашёл портмоне. Ампула лимонного цвета соприкоснулась сначала с рукой, затем с затылком над мозжечком. Он открыл хронограф. Секундная стрелка умиротворяюще затикала, смывая раздражённость, напряжение и тяжёлые мысли, накопившиеся за день. Полегчало несказанно.
- Ну уж нет дружище, мы с тобой всех их переживём. - сказал он засмеявшись и звонко захлопнул крышку.
Плоское наклоненное устройство, стоящее на столе, запиликало знакомым звуковым сигналом. Шея, усеянная тонкими прожилками нервов, повернулась в сторону, словно выжимаемая от воды половая тряпка. Семь долгих лет - за годы работы на рефлекторный бросок руки в сторону необходимой кнопки уходила доля секунды. Аттвуд нажал ту, что мигала красным. Входящий сигнал.
