сомнению, глубоко ложны. Но именно ошибочные фундаментальные идеи этого учения о диктатуре пролетариата и классовой борьбе лежали в основе будущей трагедии. Абсолютизация этих постулатов (а Троцкий остался им верен навсегда) в конечном счете могла привести лишь к огромной исторической неудаче. Поэтому политический портрет Троцкого – это попытка взглянуть на судьбу свободы в России, судьбу, которая является, безусловно, трагичной.
В этой связи я хотел бы упомянуть о том художественном и философском приеме, который использован в книге. Каждая глава и вся книга в целом имеет эпиграф из произведений, высказываний, идей выдающегося русского мыслителя Николая Александровича Бердяева. И в самом тексте читатель не раз встретится с пророчествами замечательного философа и историка. Таким образом я старался сопоставить взгляды двух совершенно разных, но интеллектуально выдающихся личностей на одну общую, взаимосвязанную проблему: революция – мораль – человек. В этом заочном споре, а точнее, противопоставлении идей можно проследить борьбу двух начал: классово-политического и гуманистического. Едва ли стоит говорить, на чьей стороне в конечном счете осталась и останется историческая правда. Уверен: Бердяев помогает лучше понять Троцкого и феномен большевизма.
Возникает вопрос: знали ли Троцкий и Бердяев друг друга? Ведь они жили в одно время. Установить документально контакты этих совершенно разных выдающихся личностей не удалось. Хотя Троцкий встречался с дальними родственниками Бердяева в Киеве. Однако отношение этих людей друг к другу хорошо известно.
В своем эссе «Мережковский», написанном в 1911 году, Троцкий характеризует Н. А. Бердяева как «кокетливого философского фланера», склонного к «полумистике и мистике»{15}. Аналогичные обидно-снисходительные эпитеты содержатся и в ряде других статей Троцкого.
Не остался в долгу и Бердяев. Но он, не захваченный бесовством революционного ниспровержения, спокоен и интеллектуально изящен в своих метких оценках Троцкого.
Бердяев в страданиях пережил революцию. Возможно, это дало ему основание заявить: «Русская революция – отвратительна. Но ведь всякая революция отвратительна. Хороших, благообразных, прекрасных революций никогда не бывало и быть не может… Французская революция, признанная «великой», тоже была отвратительна и неудачна… Революция отравила Россию злобой и напоила ее кровью… Нужно любить Россию и русский народ больше, чем ненавидеть революцию и большевиков»{16}. Так, считал Бердяев, можно преодолеть последствия революции. Интуитивно он чувствовал, что в XX веке позитивные плоды могут дать лишь реформы, а не революции.
Скажу лишь, что для понимания большевизма, бюрократического абсолютизма, который возник вскоре в России, и для понимания самого Троцкого важны не только идеи Бердяева о русской революции, но и его непосредственные суждения об одном из ближайших соратников Ленина. В этой связи приведу некоторые оценки «оракула» русской революции, сделанные Бердяевым.
Когда в 1930 году в Берлине вышла автобиографическая книга Л. Троцкого «Моя жизнь», Бердяев, обосновавшийся в Париже, тут же откликнулся небольшой, но поразительно глубокой статьей, позволяющей лучше понять не только Троцкого, но и причины катаклизмов в России.
«Книга написана для прославления Л. Троцкого, как великого революционера, и еще более для унижения смертельного врага его Сталина, как ничтожества и жалкого эпигона… Бесспорно, Л. Троцкий стоит во всех отношениях многими головами выше других большевиков, если не считать Ленина. Ленин, конечно, крупнее и сильнее, он глава революции, но Троцкий более талантлив и блестящ…» Возможно, читатель согласится не со всеми оценками Бердяева, но я думаю, что они весьма полезны для «введения» в мир революционера. «Жизнь Троцкого, – пишет Николай Александрович, – представляет значительный интерес, и она ставит одну очень серьезную тему – тему о драматической судьбе революционной индивидуальности, тему о чудовищной неблагодарности всякой революции, извергающей и истребляющей своих прославленных создателей».
Бердяев, желая подчеркнуть парадоксальность образа Троцкого, прибегает к ярко-гротескным суждениям: «Большевики вошли в русскую жизнь в первый же момент уродливо, с уродливым выражением лиц, с уродливыми жестами, они принесли с собой уродливый быт. Уродство это свидетельствует об онтологическом повреждении… Л. Троцкий – один из немногих, желающих сохранить красоту образа революционера. Он любит театральные жесты, имеет склонность к революционной риторике, он по стилю своему отличается от большей части своих товарищей…»{17}
Возможно, в чем-то суждения Бердяева слишком категоричны, но нельзя не признать, что Троцкий явно выделялся в ареопаге «вождей». Бердяев сумел с помощью Троцкого глубже проникнуть в тайны человеческих смут, интеллектуальных смятений и революционных потрясений. Русский революционер всей своей жизнью, но вопреки своей воле доказал эфемерность надежд и усилий в достижении вселенского, планетарного счастья, опираясь на насилие. Этот человек навсегда занял свое видное место в памяти людей и не будет поглощен пропастью Истории не только из-за необычности своей судьбы, но и из-за исключительности, парадоксальности, своеобразия ума, воли и чувств.
Троцкий остался в истории как первый коммунистический «вождь», выступивший против чудовищных уродств сталинизма. Он же в ней останется и как бескомпромиссный пророк коммунистической идеи и ее пожизненный пленник. Наконец, Троцкий, как бы к нему ни относились, своей жизнью подтвердил значение личности, имеющей свои идеалы. Человек, погибший в полночь эпохи, когда великая страна была еще далека от того, чтобы освободиться от сталинского похмелья, помогает нам постичь истоки многих трагедий советских людей. Сам троцкизм как течение марксизма не может рассматриваться как исключительно негативное идейное и политическое течение. Позитивная часть этого течения несомненна: последовательное неприятие сталинизма как разновидности современного тоталитаризма. С другой стороны, троцкизм как выражение леворадикального марксизма порочен в своей основе, он не имел и не имеет будущего.
Когда Ленин в марте 1922 года направил секретное письмо членам Политбюро, в котором утверждал, что «если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок»{18}, Троцкий был с ним полностью согласен. В этом глубокая ущербность всего русского якобинства, одним из самых ярких представителей которого и был Лев Давидович Троцкий.
К его судьбе применимы слова Дмитрия Мережковского: «…величие русского освобождения заключается именно в том, что оно не удалось, как почти никогда не удается чрезмерное…»{19} Но какими бы печальными ни оказались результаты устремлений Троцкого, до последних своих дней он пристально вглядывался в туманную даль грядущего… До последних дней своей жизни он фанатично верил в пришествие красных колесниц мировой революции.
Книга I
Глава 1
У подножия века
Революция еще раз подтвердила горькость русской судьбы.
Н. Бердяев
Главные вожди Октябрьской социалистической революции родились в царствование Александра II. Пожалуй, именно тогда уже начались едва ощутимые судороги самодержавия. Характернейшим симптомом было «динамитное убийство» царя-освободителя стараниями «Народной воли». Российская империя запаздывала, отставала в своем развитии от европейских государств, что еще рельефнее высвечивало многочисленные противоречия гигантской страны. Разочарование в монархии раньше других испытала малочисленная, но сильная духом интеллигенция. Рабочие, не оторвавшиеся от пуповины земли, темные крестьяне все еще не утратили надежды и веры в «доброго царя». То было многовековой российской иллюзией[2]. И. М. Василевский, автор книги о последнем русском самодержце, писал: «Народ был угнетен всегда. Страна из рук вон управлялась плохо тоже всегда. Чиновники воровали, помпадуры-временщики безобразничали»{20}.
Подножие XX века для Российской империи было скользким и смутным: ослабевала власть дворянства, давно прошедшего пик своего могущества, генерировал революционное недовольство крепнущий рабочий класс, в молчащем крестьянстве, придавленном безысходностью, таились потенциальные силы стихийного бунта. Передовая часть российской интеллигенции все больше инициировала в обществе свободомыслие мятежного духа. Она пыталась говорить от имени обездоленных, то взывая к просвещенным реформам, то проповедуя крайний радикализм, вплоть до индивидуального террора. Церковь, полиция, цензура всячески пытались укрепить трон. Однако проницательные люди в едва слышных подземных «толчках» текущей истории чувствовали приближение времени больших перемен и потрясений. Как в феврале неуловимо пахнет грядущей весной, так и на грани веков в России смутно ощущалась предгрозовая атмосфера.
Кто мог знать тогда, что вслед за Лениным, Плехановым, Мартовым поднимется новая революционная поросль, которой будет суждено сыграть особую роль во всех актах драмы русских революций? Двадцатилетними встретили новый, XX век Лев Бронштейн и Иосиф Джугашвили,
