На бегу я резанул по запястью острым камнем, который предусмотрительно подобрал на привале. Закапала кровь.
– Не надо, Раймонд, – сказал Сарыч.
Но вокруг меня уже сгустились тени, касались холодными пальцами. Помогите, чего же вы ждете, просил я. Но тени неслышно смеялись. Я бежал, а они летали рядом, смеясь и ожидая поживы.
– Бегите! – закричал Сарыч, остановился и распростер руки в стороны.
Я задержался, чтобы увидеть, как из его ладоней исходит свет.
– Да беги ты, Раймонд! – Сарыч говорил из последних сил.
Я увидел, как пули будто натыкаются на преграду из света и падают на землю. Как два подбежавших пса опустились к ногам Сарыча, свернулись калачиком, словно нашкодившие щенки.
– Бегите!
Тени вокруг меня исчезли. Коваленко побежал, а я нет. Сарыч жертвовал собой, пытаясь спасти нас, но я не мог заставить себя сделать шаг.
Одна из пуль пролетела сквозь гаснущий свет, и затылок Сарыча взорвался кровавыми брызгами. Вторая попала в меня. Я упал и сквозь мглу, затмевающую сознание, слышал слова подоспевших вохровцев:
«Эти готовы, ловите последнего».
«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».
«Сейчас…»
Выстрел и далекий вскрик.
Кто-то склонился надо мной, и руку обожгло лезвие ножа, отрезающее кисть.
* * *
Я часто друзей вспоминаю:Ивана, Игоря, Федю.В глухой подмосковной церквиЯ ставлю за них свечу.Но говорить об этомНевыносимо больно.В ответ на расспросы близкихЯ долгие годы молчу.
А. Жигулин. Памяти друзейЯ шел по ночной улице. Одноэтажные дома разглядывали меня горящими окнами с задернутыми занавесками. Где-то завыла собака.
Я поднял правую руку и посмотрел на невредимую ладонь. Затем достал из кармана пистолет. Холод металла передался телу.
Как говорил Сарыч, такие, как я, умеют только убивать. Воспоминания вызывали боль. Как я не пытался, всё равно не мог вспомнить события после погони. Помню лишь слова вохровцев, боль от отрезаемой руки, дальше помню, как возвращаюсь на поезде в свой город, и горячий чай в стакане, который принесла мне проводница.
Сарыч говорил, что если твоя цель сильна, то даже смерть не сможет тебя удержать. Кого я просил перед смертью, когда мне, еще живому, отрезали руку? К кому обращался? Я не помню.
Неужели моя жажда мести была столь сильна, что тьма меня отпустила? Или я сбежал сам? Сбежал, как бежал когда-то с Колымы? Для чего тогда предназначен?
Я развернулся и зашагал обратно к дому матери моего врага, всё убыстряя шаг. В конце перешел на бег и впервые за дни возвращения почувствовал, как у меня бьется сердце.
Я успел – они стояли на пороге, двое энкавэдэшников. Над их головами на двери ядовитым зеленым светом светился знак.
– Открывайте!
Я рассмеялся за их спинами, потому что успел. Они обернулись, и я выстрелил. Пуля попала одному в грудь, его отшвырнуло на открывающуюся дверь. Второй вскинул руку с оружием. Выстрел!
«Керенков, слышь, стрелок, покажи класс».
Пуля попала мне в грудь, я упал на землю. Поднялся. В доме кричала Аделаида Сергеевна. Вторая пуля угодила мне в голову. Но на этот раз я удержался на ногах, поднял пистолет и нажал на спуск.
Наступила тишина. Я переступил через лежащие тела и открыл дверь.
– Идемте, – протянул я руку плачущей старушке.
Она несмело, как сквозь сон, вложила в нее свою ладонь.
– Я отведу вас к одному человеку, вы у него переждете, а потом уедете. Его зовут Вася Соколов, он славный парень, он вас приютит. Знаете, его в молодости называли Шпротом, уж очень он любил эти рыбные консервы.
Я говорил, и мне почему-то было хорошо на душе. Аделаида Сергеевна уже не плакала, лишь слегка всхлипывала и семенила следом за мной сквозь темный сад. Перед нами расступались деревья, но в моих воспоминаниях появлялся другой лес из низкорослых берез. На его опушке возвышались четыре могилы беглецов.
Кто-то, наверное, геологи, поставили у могил деревянный крест.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
