— Благодарю вас, мистер Питт.
Слышно, как щелкает автоматический засов на дверях, я открываю их и оказываюсь в фойе. Внутренняя отделка впечатляет: повсюду дорогое массивное дерево и приглушенные цвета.
Идиот, который заставил меня смертельно рисковать под лучами солнца, сидит за пультом охраны. Будь я проклят, ну и громила же он. Похоже, в спортзале не дает покоя ни одному тренажеру. Только со мной я не пожелал бы никому шутки шутить. Он выходит из-за пульта и нависает надо мной.
— Простите за беспокойство, мистер Питт. Можете снять маскировочные вещи и оставить их мне.
Стягиваю куртку и снимаю головной убор. Он размещает их на настенных крючках позади себя. Тем временем я рассматриваю себя в зеркало у входных дверей. Да, да. Представьте себе, я могу видеть себя в зеркало. Большое ли дело. Кожа на лице розоватая, и только на щеке и подбородке она уже красновато-бурая, а все оттого, что этот идиот заставил меня снять маску. Как пить дать, вижу уже, что она постепенно белеет, отмирая и шелушась. Чертовски больно. А этот стероидный боров вновь нависает надо мной, заглядывая в лицо.
— Если хотите, пожалуй, могу поискать что-нибудь для ваших ожогов. Как-нибудь мазь или еще что.
Я молча на него уставился.
— Где тот парень, вместо которого вы теперь работаете? Что с ним случилось?
— Простите? Не понимаю, о чем вы?
— Он знал меня, и ему не нужно было видеть мое лицо в доказательство.
— Ах, этот…
Гигант возвращается на свое место за пультом, и теперь его глаза находятся на уровне моих.
— А его убрали.
Ни доли преувеличения, заметьте. Он не ушел на пенсию и не был переведен в другое отделение. От него на самом деле избавились. Он облажался так, что им пришлось вывезти его куда-нибудь за город, пригвоздить руки и ноги к земле и оставить жариться на солнцепеке. Так он и умер от прогрессирующего рака кожи, который не редок в здешних краях даже среди смертных, если вовремя не принять меры. Откуда я знаю, что так оно и было? Я же сказал в самом начале: эти люди консерваторы, и с чувством юмора у них явно не все в порядке. Они всегда так поступают, когда кто-то вдруг облажался.
— Жаль. Он вроде был ничего.
Горилла в упор глядит на меня.
— Как на счет моей встречи?
Мое время не резиновое, а сегодня замечательный день, мне еще многое надо успеть, пока не село это чертово солнце.
Охранник снимает трубку и нажимает на какую-то кнопку.
— Он здесь. Да, я все сделал. Спасибо, сэр.
Он кладет трубку и указывает мне на дверь прямо через фойе.
— Подниметесь по лестнице и свернете направо.
— Спасибо.
С этими словами он нажимает кнопку у себя на пульте: щелчок — и дверь распахивается. Я медлю в дверях и оборачиваюсь к охраннику.
— Кстати, кто сегодня пожелал со мной встретиться, если не секрет?
— С вами будет говорить мистер Предо, мистер Питт. Просто вверх по лестнице и направо.
— Я понял, спасибо.
Переступаю через порог и жду, пока дверь затворится за мной. Декстер Предо. Вот дерьмо. Предо — глава тайной полиции при Коалиции, да и вообще глава всего департамента. Два в одном, так сказать. К слову, он один всем заведует, и все приказы поступают только от него. Он ни с кем не делится полномочиями. Куда там. Заживо поджарить человека на солнце — его метод.
Поднимаюсь на второй этаж. Стены лестничной клетки сплошь увешаны портретами заслуженных членов Коалиции, отражая чуть ли не пятисотлетнюю историю ее существования до настоящих времен. Над ними возвышаются фотографии двенадцати членов действующего секретариата Коалиции вместе с ее нынешним премьер-министром. По правде сказать, лица на этих фотографиях по существу те же, что и на портретах в основании лестницы: мало что изменилось в составе секретариата за последние десятки лет. И, конечно же, по традиции ни на одном из портретов не найдешь самого Декстера Предо: верховный глава по-прежнему предпочитает оставаться в тени.
Еще три пролета. Меня никогда прежде не приглашали на второй этаж, за что я, признаться, все это время был несказанно благодарен. Верхние этажи открыты только для самих членов Коалиции. Казалось бы, есть повод для радости: меня считают за своего, раз уж назначили встречу не в подземелье. В несколько шагов по коридору достигаю дверей нужного мне кабинета по правую сторону, как и сказал охранник за пультом. Стучу.
— Входите.
По сравнению со всем остальным зданием кабинет Предо достаточно скромен. То есть не то чтобы я сомневался в подлинности всех этих маленьких безделушек, которыми уставлен стол и увешаны стены: они бесценны. Только по виду из окна и самому расположению кабинета в этом превосходном здании никак не скажешь, что здесь сидит сам Декстер Предо. В общем, ничего из ряда вон выходящего. Предо стоит за дубовым столом, рассматривая личное дело. Догадайтесь, чье?
— Питт.
— Мистер Предо.
— Прошу вас, входите. Располагайтесь.
На вид не могу сказать, сколько Предо лет. Я бы дал ему не более двадцати пяти, однако уже до моего появления на свет он был большой шишкой в этом мире. Наконец он поднимает глаза на меня и, видя, что я все еще стою у дверей, указывает на стул напротив своего стола.
— Садитесь, Питт. Садитесь. В ногах правды нет, так чего же стоять? Будьте как дома.
Сажусь. Только вот как дома черта с два тут себя почувствуешь. И совсем не потому, что стул напоминает кресло Дюймовочки. Предо же садиться и не думает, продолжая листать мое личное дело.
— Некрасиво вышло. Прошлой ночью. Питт.
— Это точно, сэр.
— Как я полагаю, никакой приемлемой возможности убрать за собой у вас этой ночью не было.
— Полагаю, что не было.
— Однако вы ведь могли постараться найти время и силы ликвидировать последствия своих действий. Вы могли избавиться от улик.
Минуту я рассматриваю свои колени. Так что Декстеру приходится постучать краешком папки по столу, чтобы привлечь мое же внимание.
— Улики, Питт!
— Это спальный район, мистер Предо. Сожги я старую школу, огонь тут же перекинулся бы и на жилые дома по соседству. Тогда бы я прославился на весь город, а Бёрд и его Общество меня бы пришили на месте. Тем более, тогда в здании школы в живых оставался еще один ребенок, которого не успели съесть.
— Меня не волнует, что предпринял бы Терри Бёрд и его сброд. А что касается ребенка, так об этой улике я и говорю!
Я все еще в белых хлопковых перчатках. Решаю их снять. Порезы от лезвия ножа той девицы-готки на моей левой ладони превратились в белесые ороговевшие полосы. К вечеру, скорее всего, они и вовсе исчезнут. Похоже, Предо немалого терпения стоит мое тупое, молчаливое поведение.
