Дед Пахом служил в свое время на флоте, и поэтому уснащал речь морскими словечками и был виртуозен по части сочного боцманского мата… А в общем, стариком дед Пахом был безвредным, отходчивым. Главное, мог поправить по утрам молодые разгульные головы, втайне изготовляя особое зелье, именуемое им «бормотушкой». Жаждущие опохмелиться парни относились к старику с душевной симпатией. Но порой сторож станции напускал на себя профессорский вид и начинал говорить так, словно выступал на международном симпозиуме, и приходил в ярость, когда кто-нибудь, еще не предупрежденный заранее, называл его вдруг дедом Пахомом.
– Попрошу не искажать моего имени, молодой человек! – выпаливал громко в лицо незадачливому собеседнику дед Пахом. – Меня зовут Федором Матвеевичем!
Старика хорошо знали в городе, он был своего рода примечательностью Рубежанска, хотя вряд ли кто мог рассказать историю его жизни, и все судили о ней по тем байкам, которыми он удостаивал слушателей.
Гуков был предупрежден по поводу особенностей характера деда Пахома, и Андрей Иванович начал допрос старика с исключительной любезностью. Он вошел в комнату, где ждал допроса Пахомов, вежливо поздоровался, уселся за стол и сказал:
– Меня зовут Андреем Ивановичем. Мне поручено расследование убийство гражданина Старцева, а поскольку вы единственный свидетель, то ваши показания…
– Свидетелем убийства я не был, – перебил его Пахомов. – Мною обнаружен труп – и только. Чего не надо – не лепите.
– Совершенно верно, – улыбнулся Гуков, ответив точно в такой же тональности, в какой говорил с ним сторож. – Вы правы, Федор Матвеевич. Я выразился не совсем так, как мне хотелось. Неудачно сформулировал.
– Вам нельзя ошибаться в формулировках, гражданин следователь, – буркнул Пахомов.
– Почему «гражданин», а не «товарищ», Федор Матвеевич? – продолжая улыбаться, спросил Гуков. – Я хочу сказать: работали у «хозяина»? Приходилось бывать в заключении?
– Нет, – сказал Пахомов. – От «хозяина» и его щедрот бог миловал… Сидеть я не сидел, а слышать приходилось, что именно так вас следует величать.
– Это неверно. Можете называть меня просто Андреем Ивановичем или товарищ Гуков, как вам больше нравится. Да… Вы, конечно, понимаете, Федор Матвеевич, что для нас важны мельчайшие подробности, поэтому, будьте любезны, расскажите, пожалуйста, как все было.
– Могу и рассказать, мне это нетрудно, отчего же, раз надо. Я ведь сторожем здесь служу, значит, должен обладать повышенной, так сказать, бдительностью. Как все это было? Сейчас припомню. Так… Ночную вахту сдаю в восемь утра, сдаю дежурному спасателю, он приходит на час раньше других. Сегодня дежурил… должен был дежурить Старцев. Пришел Тимофей за десять минут – я их так приучил, салаг, пораньше, значит, приходить, как на флоте принимают вахту. Ну вот. Принял он у меня плавсредства, моторный сарай и тот, где его… Ну, понимаете… Принять принял, а расписаться в журнале забыл. Вернее, заторопился за пивом – на турбазе, здесь вот, значит, бочку открыли. «Обожди, – говорит, – дед Пахом, голова со вчерашнего трещит, дай мне баллон, я за пивком сгоняю». Ну дал ему трехлитровую банку, а сам решил свою голову прочистить и пошел к себе пропустить баночку «бормотушки».
– Чего-чего? – изумленно переспросил Гуков.
– «Бормотушки». Сие питие изготовляется мною в медицинских целях сугубо для личного потребления. Помогает от любой хворобы, и том числе и душевной. И хорошо снимает утреннюю головную боль.
– Это вы про похмелье?
– Про то самое.
– Знаете, Федор Матвеевич, на английский язык слово «похмелье» так и переводится: утренняя головная боль.
– В языках я не искушен, начальник.
– Андрей Иванович… – подсказал Гуков. – Мы же договорились…
– Ах да… Так вот, «бормотушка» оченно при похмелье помогает. Могу и вас попользовать при случае… Андрей Иванович. – Старик с явной насмешкой глянул на Гукова.
– Спасибо, – спокойно сказал Андрей Иванович. – Как-нибудь воспользуюсь вашим любезным предложением. Итак, Старцев отправился за пивом…
Дед Пахом поскреб пальцами заросшую недельной щетиной щеку, потом сдвинул на глаза засаленную кепку блином, почесал затылок.
– Никуда он не успел отправиться, бедолага, – горестно вздохнул старик. – Так и умер с тяжелой головой, не опохмелившись. Уж лучше б я ему «бормотушки» налил…
– Значит, за пивом Старцев не ходил?
– Нет. А вы разве не видели в сарае стеклянную банку?
– Была такая.
– Вот ее я ему и дал. Она так и стояла там, пустая, когда увидел его… Не успел он за пивом. Пока я пробу с «бормотушки» снимал, время шло, уже и Лев Григорьевич, наш начальник, должен был подойти, а Тимофея нет, и в журнале он не расписался. Пошел я было на турбазу, а потом решил, что так негоже: и меня на станции не будет, и дежурный пропал. Смотрю, Лев Григорьевич идет. Поздоровались. Где дежурный, спрашивает. Тут, говорю, где-то. Принесите, говорит начальник, вахтенный журнал. Он, начальник, как раз по субботам его смотрит и замечания свои оставляет. Сейчас, говорю, принесу. И тут пришла мне в голову мысль: Тимофей ведь пиво принес, сидит и пьет в сарае для спасательного инвентаря. Пошел я в сарай, открываю дверь – пусто. Потом уже рассмотрел: лежит Тимофей лицом вниз, а баллон пустой в стороне валяется. Ну, думаю, дела, с пива парень упился, принял на старые дрожжи. Признаться, взъярился я на Тимофея, подскочил к нему, за плечо рванул, поворотил к себе, а у него глаза открыты, а видеть – не видит. Да… Перепугался, было дело. Оставил все как есть, сарай сообразил закрыть на замок, а сам ко Льву Григорьевичу. Шуму поднимать не стал, все сделал по субординации, доложил начальству…
– Вы правильно поступили, Федор Матвеевич, ни к чему об этом знать всем. Люди к вам на пляж отдыхать идут, незачем омрачать их такими новостями.
– Это точно, – сказал Пахомов. – У нас тут вон девица на прошлой неделе утонула, а теперь вот такое дело.
– С девицей-то все просто, – отмахнулся Гуков, – там несчастный случай, а здесь – другое. Скажите, вы не видели посторонних на территории станции, Федор Матвеевич?
– Никого не было, – твердо сказал старик. – Я б и не позволил разгуливать посторонним…
– Ну а когда вы принимали свое целебное средство, мог кто-нибудь войти сюда?
– Не доверяете, значит, старику, намекаете, значит… Ну да ладно. Вообще-то, ворота у нас закрыты, калитка тогда была на щеколде, вывеска висит: «Посторонним вход запрещен». Но войти-то могут, и в заборе дыры, денег нам на ремонт не дают. Экономят на спасении, мать их за ногу!
– Так мог кто-либо проникнуть на станцию?
– Мог, – несколько сникшим голосом сказал старик. – Мог, конечно, только прошу учесть, что дежурство я сдал… Тимофею.
– Но ведь Старцев в журнале не расписался? – усмехнулся Гуков.
– Это точно, – сокрушенно покачал головой Пахомов. – Не успел он расписаться, все торопился за пивом, голову поправить.
– Как вы думаете, Федор Матвеевич, кто мог убить Старцева?
Старик развел руками:
– Ума не приложу. Тимофей – парень добрый, врагов у него не припомню. Спортсмен хороший. В городе его ценят. Правда…
Он замолчал.
– Продолжайте, продолжайте, Федор Матвеевич, – попросил Гуков.
– А что там греха таить! – махнул рукой дед Пахом. – Бабник он был отменный, это вам всякий скажет. Ну, конечно, с такой мужской статью немудрено бабником сделаться. Бывало, по пляжу в плавках идет – ну чистый Аполлон, поверите, глаз отвести бабоньки не могут. Конечно, и обиженные могли быть среди мужиков.
– Вы кого-нибудь знаете? Из обиженных…
Дед Пахом отвернулся:
– Особого учета не вел, мне это без надобности. Только уж очень был Тимка неразборчивый кобеляка. У ближнего мог жену увести. А сказано было в древности: не пожелай жены ближнего своего. А он всех желал… Да. Вот наш Лев Григорьевич – святой человек, мухи не обидит. И справедлив! И жена у него – королева. Понятное дело, за ноги никого не держал, только видел, что и наша начальница по Тимке млела, это точно. Да и кто из ихнего слабого полу при виде его не млел!..
Гукова так и подмывало спросить старика, не знает ли тот чего-нибудь об отношениях Ирины Вагай и убитого Старцева, но Андрей Иванович понимал, что никто не должен догадываться об их интересе к «несчастному случаю», происшедшему на прошлой неделе, к той истории, которая стала уже забываться всеми, кроме тех, кого это теперь непосредственно касалось.
РАЗГОВОР СО СТОРОЖЕМ
– Подобьем бабки, Андрей Иванович? – спросил Королев.
Пошел десятый час вечера, но за окнами гостиничного номера, где сидели они вдвоем, было еще довольно светло. Гуков заказал из ресторана ужин в номер, чем достаточно удивил администрацию. О подобном сервисе рубежанские общепитовцы знали только по иностранным кинокартинам, но заказ приезжего товарища из Москвы исполнили. Королев ел плохо, часто принимался за сигареты, налегал на местную минеральную воду, в городе от дневной жары было душно, а пива Вадим Николаевич, в отличие от Гукова, не любил.
