А сколяр вернулся в мансарду, подрисовал барану козлорогие рога и вновь принялся ходить на диспуты, срывать похвалы, хрустеть имбирными хлебцами, пить отвар из лопуха… и непрестанно думать о том, что думать-то ему уже не о чем да и незачем.
Но в первое же полнолуние, ровно в полночь, он вновь лишился разума и призвал к себе образ возлюбленной. Возлюбленная неслышно вошла в каморку, остановилась возле окна и даже протянула руку…
Однако сколяр не решился принять ее, и дочь смотрителя, печально улыбаясь, исчезла.
Наутро, когда уже совсем рассвело, сколяр подошел к двери, посмотрел на обезроженного барана, подумал… и вовсе, без остатка, стер его со стены. Потом подошел к окну и сделал то же самое и со вторым бараном, изображенным над окном. Иными словами, сколяр лишил себя всякого высшего покровительства, сколяр желал, чтоб сонмища нечистых ворвались в его каморку…
Однако никто не явился к нему.
И он ни к кому не являлся. Он не ходил на диспуты, он не вкушал имбирные хлебцы, не пил отвар из лопуха. Никто не знает, откуда у него хватило сил, чтобы дожить до следующего полнолуния.
… А когда наступила заветная ночь и прозвонили полночь, сколяр в четвертый раз призвал свою возлюбленную, они крепко взялись за руки и выплыли в окно навстречу ослепительно яркой и полной луне.
В ту ночь, как всегда, небо было черное, а облака, залитые лунным светом – белые, с едва заметной голубизной. Сколяр и дочь смотрителя подлетели к первому же облаку, взошли на него…
Вы когда-нибудь были на облаке? Я тоже не был. Но, наверное, нет ничего чудеснее, чем стоять на облаке рядом с любимой. Сколяр стоял, улыбался и не знал, куда дальше идти и нужно ли вообще куда-нибудь идти. Тогда он подумал, что это и есть тот самый миг, которого он так долго ждал. Сколяр протянул руки, возлюбленная опустила свои ладони в его ладони…
И предсказание – вы помните его? – сбылось: сколяр и дочь смотрителя проснулись…
И увидели, что они стоят, взявшись за руки, посреди каморки – той самой каморки или, точнее, мансарды, что была в пол-окна и почти без двери, и которая признавалась весьма удобной для чтения книг и размышлений…
Но что тут размышлять?! Увидев, что она – одна! глубокой ночью! – находится в каморке у мужчины, дочь смотрителя тут же смутилась и опустила глаза. Сколяр же, напротив, нисколько не смутился, а встал пред нею на колени и спросил:
– Что с вами?
– Так это не сон? – спросила дочь смотрителя, как будто она раньше этого не знала.
– Нет, – скромно ответил сколяр. – Это не сон. А это просто я в вас безумно влюблен и предлагаю вам руку, сердце, мансарду и всё-всё-всё!
Сердце у сколяра стучало так громко, что он боялся разбудить соседей… А дочь смотрителя молчала!
– Вы слышите меня? – спросил сколяр.
Юная дева согласно кивнула и отвела глаза в сторону.
– Что с вами? – обеспокоился сколяр. – Я вас чем-то обидел?
– Нет-нет!.. Но я обручена. Три дня тому назад…
Сколяр побледнел, чувствуя не боль, но слабость. Возлюбленная, испуганно глядя на него, воскликнула:
– Не отпускайте меня!
Но было поздно – сколяр разжал ладони, и дочь смотрителя исчезла.
А назавтра, восстанавливая над дверью изображение козлорогого барана, сколяр подумал, что он поступил верно – уж коли дочь смотрителя так скоропалительно выдана замуж, то что здесь скажешь?!
И вновь он стал усердно посещать диспуты, блистать в графориторике, слушать похвальные и весьма похвальные возгласы, вкушать имбирные хлебцы и пить отвар из лопуха. А через восемь лет, случайно наткнувшись на светскую книгу, он узнал, что между словами «обручена» и «обвенчана» существует великая разница. Удивленный и растерянный, сколяр отложил книгу и огляделся по сторонам, опасаясь узреть рядом с собою какого-либо случайного свидетеля своей дремучей серости. Однако, к счастью, в полутемной каморке было тихо и пусто… Лишь козлорогий баран как бы невзначай подмигнул сколяру левым глазом и замер.
Вне себя от гнева, сколяр замахнулся на зверя книгою…
На что зверь нахально, развязно оскалился…
И ни сказал, не проблеял ни слова, однако сколяр и без того вдруг понял, что, возможно, не только венчания, но и обручения тогда тоже никакого не было, а были лишь одни слова, которые хоть и имели смысл, но не имели истины. И вот только тогда, опустив книгу и не по годам ссутулив плечи, сколяр догадался, какую же месть избрал для него козлорогий баран – он осрамил его в графориторике, он сделал так, что все труды и достижения сколяра на этом прежде славном поприще оказались напрасными. Нет законов, не писаны они графориторике! И рукопись за рукописью полетели в пылающий очаг.
Горели страницы, коробился пергамент, коптили и чадили сыромятные переплеты, а сколяр поправлял кочергою уголья и улыбался, потому что рыдать и стенать в таком положении было бы еще глупее.
С тех пор прошли столетия и, как вы и сами знаете, многие науки изучены досконально и закрыты для исследований, в других же оттачиваются малозначительные третьестепенные формулировки и расставляются последние точки над «i»…
А вот графориторика, однажды запутанная мстительным козлорогим бараном, так и застыла в младенческом состоянии. Мало того; всё чаще раздаются голоса, чтобы ее, как лженауку, и вовсе запретили изучать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
