Как только правительство в Вашингтоне утвердило концессию, за дело принялись плотники и лесорубы, но такого леса еще никому никогда не приходилось видеть. Впившись в землю всеми своими лианами, всеми своими корнями, он, когда его подрубали в одном месте, выбрасывал новые побеги в другом. Снова и снова лес залечивал свои раны и на каждый удар топора отвечал появлением зеленых ростков. Улицы и площади города, едва проложенные, буйно захлестывала растительность. Стены росли гораздо медленнее, чем деревья, и, едва возведенные, они рушились под напором все еще живых корней.
Когда топоры оказались бессильны, то, чтобы преодолеть это сопротивление, пришлось прибегнуть к огню. День и ночь стоял в лесу удушающий дым, огромные деревья пылали, как факелы. Лес пытался продолжать борьбу, задерживая пожар потоками сока и свежестью густой листвы, под которой не хватало воздуха. Наконец наступила зима. На большие пустыри, где торчали почерневшие стволы, снег обрушился, словно вторая смерть. Теперь можно было строить.
И в скором времени на берегах Красной реки раскинулся огромный, как Чикаго, город, весь из дерева, город широких и прямых, с нумерованными домами улиц, которые расходились лучами от площадей, с биржей, рынками, церквами, школами, с целой системой портовых складов, таможен, доков, пакгаузов и корабельных верфей. Лесной город — Вудстаун, как его назвали, — быстро заселялся любителями необжитых мест. Его кварталы охватила лихорадочная деятельность. А на соседних холмах, возвышавшихся над улицами, где толпились люди, над портом, где стояли суда, притаилась охватившая город полукольцом темная и грозная масса. Это настороженно смотрел лес.
Он смотрел на этот дерзкий город, отнявший у него берег реки и три тысячи деревьев-исполинов. Весь Вудстаун был построен за счет жизней, похищенных у него, у леса. Он дал городу все: и эти высокие мачты, которые раскачивались там, в порту, и эти бессчетные крыши домов, обращенные одна к другой, и даже самую последнюю хижину на самой далекой окраине, все — даже рабочий инструмент, даже мебель, и он измерял выплаченную дань длиною своих ветвей. Но зато какую лютую злобу он затаил против этого города грабителей!
Пока продолжалась зима, никто ничего не замечал. Жители Вудстауна порой слышали глухой треск в потолках и мебели. Время от времени давала трещину стена, раскалывался в магазине прилавок. Но ведь свежее дерево подвержено случайностям, и никто не придавал этому значения. Однако с приходом весны — весны внезапной, буйной, столь обильной соками, что из-под земли словно доносилось легкое журчание ручейков, — почва начала вздыматься под напором невидимых и живых сил. В каждом доме разбухала мебель, перегородки, доски пола вспухали, как если бы под ними прошел крот. Ни окна, ни двери больше не закрывались. «Это сырость, — говорили жители, — с жарой она пройдет».
Вдруг, на следующий день после сильной бури, которая налетела с моря и вместе с огненными вспышками и теплым ливнем принесла лето, город, проснувшись, ахнул от изумления. Красные кровли общественных зданий, колокольни церквей, полы в домах, даже деревянные кровати — все было покрыто налетом зеленого цвета, тонким, как плесень, легким, как кружево. Это была масса микроскопических почек, где уже различались зародыши листьев. Такое странное последствие дождя позабавило и ничуть не испугало, но к вечеру по всей мебели и стенам стали распускаться листья. Ростки тянулись, на глазах превращались в ветви. Слышно было, как, зажатые в руке, они растут и трепещут, словно крылья.
На другой день все помещения стали походить на оранжереи. По перилам лестниц протянулись лианы. На узких улицах ветви перекинулись с одной крыши на другую, образуя над городом шумящую сень лесных аллей. Это уже начинало тревожить. И пока ученые, собравшись, обсуждали этот необычный случай появления растительности, толпы людей спешили выйти на улицу, чтобы увидеть чудо во всем его многообразии. Возгласы, гул изумления праздной толпы придавали торжественность этому странному происшествию. Вдруг кто-то крикнул: «Посмотрите на лес!» — и все с ужасом заметили, что за последние два дня зеленеющее полукольцо стало куда ближе. Казалось, что лес надвигается на город. К первым домам на окраинах подступили передовые отряды колючего кустарника и лиан.
Тогда Вудстаун стал постигать происходящее, и его охватил ужас. Было очевидно, что лес шел отвоевывать старое место на берегу реки, а его срубленные, изувеченные, похищенные деревья вырывались из плена, чтобы самим наступать впереди него. Как бороться с этим вторжением? Огнем? Можно спалить весь город. А что могли поделать топоры с постоянно возрождающимися жизненными соками, с корнями, яростно атакующими почву, с тысячами летучих семян, которые, расколовшись, давали жизнь новому дереву в том месте, где они упали?
И все же люди отважно принялись за дело, взяв в руки топоры. Они беспощадно уничтожали листву. Но все было тщетно. С каждым часом хаос девственного леса, в котором сплетение лиан перепутало гигантские побеги, покорял улицы Вудстауна. Уже началось нашествие насекомых и пресмыкающихся. Во всех уголках появились гнезда, отовсюду слышалось шумное хлопанье крыльев и щебет несчетного множества птичьих голосов. Все зернохранилища за одну ночь были опустошены вылупившимися птенцами. И, словно в насмешку над этим бедствием, среди цветущих ветвей стали порхать бабочки всех цветов и размеров, а предусмотрительные пчелы, которые всегда ищут надежного убежища, уже размещали в дуплах быстро росших деревьев свои соты в знак того, что это надолго.
В шелестящей зыби листвы раздавались глухие удары топоров. На четвертый день вся работа была признана бесполезной. Слишком быстро поднималась трава, слишком она была густой. Ползучие лианы цеплялись за руки дровосеков и сковывали их движения. И дома становились непригодными для жилья. Мебель, покрытая листвой, теряла форму, обваливались потолки, пробитые копьевидными побегами юкки и длинными шипами красного дерева. А на месте крыш раскинулся необъятный купол из ветвей катальпы. Это был конец. Оставалось одно — бежать.
Объятые страхом, жители Вудстауна бросились к реке, унося с собой все, что могли захватить из своего имущества и ценностей; они с трудом пробивались сквозь чащу стволов и ветвей, все теснее и теснее сплетавшихся друг с другом. Но сколько сил им пришлось потратить, чтобы добраться до берега! Набережной больше не было. Здесь шумели одни гигантские тростники. Корабельные верфи, где возвышались строительные леса, уступили место лесам хвойным. А в охваченной цветением гавани суда казались зелеными островками. К счастью, тут находилось несколько военных фрегатов — на фрегатах люди нашли убежище, и оттуда они могли видеть, как старый лес победно соединялся с новым.
Постепенно вершины деревьев сомкнулись, и под голубым небом, пронизанным солнечным блеском, от берегов реки протянулось необъятное море листвы. Город исчез без следа. Ни кровель, ни стен. Время от времени из чащи доносился глухой шум падения, последний отзвук разрушения, а быть может, удары топора какого — нибудь безумца… И снова трепетное безмолвие леса, пронизанное шелестом и стрекотанием, и тучи белых бабочек, кружащих над пустынной рекой, а там, в открытом море, бегущий вдаль корабль с тремя огромными зелеными деревьями-мачтами, возвышающимися среди парусов, — он уносил последних беглецов, которые покидали бывший Лесной город.
Примечания
1
Баччоки, Феликс-Паскаль (1762–1841) — муж Элизы Бонапарт, сестры Наполеона I.
2
Pinsuto — хлыщ (итал.).
3
Ах, как мне нравится Мари-Анто! (итал.)
4
Что такое? (итал.)
5
Алькаразас — арабский глиняный сосуд.
6
Карлос (Дон Карлос-Мария-Исидоро де Бурбон, 1788–1855) — претендент на испанский престол, начавший в 1833 году междоусобную войну, продолжавшуюся до 1839 года. Дон Карлоса поддерживали реакционные феодалы и духовенство, а также отсталое крестьянство северных провинций страны.
7
Предводителя (исп.).
8
Благословение господне на вас (лат.).
9
Слава богу (исп.).
