— Подождите минутку, — сказал Ванюкин, постоял с трубкой молча и снова приложил ее к уху. — Слушаю.
Он молча кивал, внимательно слушая, потом, сказав «До свидания», повесил трубку.
— Ну что? — раздался голос из глубокого кресла, стоявшего у канцелярского стола.
— Выехали, — ответил Ванюкин.
Он подошел ближе к креслу, подцепил рукой стул и сел на него верхом, облокотившись о спинку локтями.
— Выехали, — повторил он.
В кресле, вытянув ноги, сидел небольшого роста, плотный человек в кожанке, перетянутой ремнями. На коленях у него лежала фуражка со звездочкой. Человек в кресле громко зевнул и потянулся, хрустнув суставами, заскрипев новой кожанкой и ремнями.
— Вот и хорошо, — сказал он, потом вынул из кармана сверток, подал Ванюкину: — Здесь все. Держи до приказа.
Ванюкин кивнул, взвесил на руке сверток.
— А шприц? — спросил он.
— Я сказал: здесь все! — недовольно повторил человек.
Ванюкин спрятал сверток в ящик канцелярского стола, повернул ключ.
— Не понимаю, зачем все это? — пробормотал Ванюкин. — После операции он мог бы уходить.
— Он никуда не может уйти без распоряжения центра, — ответил человек. — И вообще, голубчик Ванюкин, советую не утруждать свой чахлый мозг подобными мыслями, не по вашему департаменту. — Он подкинул в воздух фуражку. Дважды перевернувшись, она шлепнулась ему на голову, чуть набекрень. Человек в кожанке усмехнулся, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Раннее утро. Солнце хотя и встало, но в квартиру, где жил Шилов, лучи заглядывали только к полудню. Оттого в этот ранний час здесь было довольно темно. Анфиса занималась на кухне хозяйством, достала из-под стола плетеную корзинку с луком, высыпала на стол несколько луковиц и, очистив, принялась резать тонкими круглыми дольками. Делая все ловко, уверенно, она разговаривала с Шиловым. Правда, разговором это назвать было трудно, потому что тараторила одна Анфиса, надеясь, что Шилов слышит ее через приоткрытую дверь. Шилов из комнаты не отзывался.
— Егор, ну, скажи, — громко говорила Анфиса, — с кем ты ночью у себя возился, а? Егор! Вот доложу твоему начальству, что ты бабу себе завел! — Она засмеялась. — И взгреют тебя по партейной линии.
Из комнаты никто не отзывался.
— Вредный ты человек, Егор, — снова заговорила Анфиса, не дождавшись ответа. — Скучно с тобой. Съеду я отсюда или тебя выгоню. — Эта шутка Анфисе очень понравилась, и она захохотала. — Эх, Егор, Егор, а еще чекист.
Она взяла помойное ведро и собралась было вынести его на улицу, но что-то вспомнила, направилась к двери в комнату Шилова.
— Знаешь, чего бабы-то в городе болтают, — говорила она на ходу. — Говорят, что золото это, которое в чека, в подвалах...
При этих словах Анфиса открыла дверь в комнату Шилова и замерла на пороге в жутком оцепенении. На кровати лежал человек с совершенно изуродованным лицом. Подушка, одеяло и пол у кровати были залиты кровью. Человек лежал в неестественной позе: одна нога касалась пола, другая, согнутая в колене, вывернута.
Почти все в комнате было как прежде, если не считать перевернутого стула да распахнутого шкафа, зияющего своей пустотой. Анфиса все еще продолжала стоять, потом вдруг будто проснулась, как от толчка, метнулась из комнаты и с криком бросилась вон из дома.
Во дворе перед домом Шилова толпились снедаемые любопытством бабы и старики. Дородная фигура Анфисы возвышалась среди них. У входа в дом уже стоял красноармеец с винтовкой.
— Так и пролежал целый день, — говорила Анфиса, испуганным и жадным взглядом перебегая с одного слушателя на другого. — А утром-то видишь...
— Да, дела пошли, — вздохнул сутулый, сухонький старик. — У Ксении Кузякиной ночью муж пропал, путевым обходчиком на станции работал.
— Напился небось, — заметил кто-то из толпы.
— Не скажи. Он сосед мой, хмельного в рот не брал, уж я-то знаю...
Все настороженно замолчали, потому что во двор въехала широкая, приземистая машина с откидным брезентовым верхом.
Красноармеец, стоявший у крыльца, подтянулся.
Сарычев, Липягин и Кунгуров быстро прошли в дом. Сапоги гулко простучали по дощатому полу длинного коридора.
Пожилой, худой врач в белой сорочке и жилетке заканчивал осмотр трупа.
Сарычев, Липягин и Кунгуров остановились у кровати.
— Ах, Егор, Егор... — растерянно и как-то подавленно пробормотал Сарычев и отошел к столу, взял удостоверение Шилова, партийный билет, несколько секунд разглядывал документы, потом спрятал их в карман пиджака. Кунгуров тем временем оглядывал комнату, медленно переходя с одного места на другое.
— Может быть, посмотрите? — нерешительно предложил врач Сарычеву. — Так сказать, для опознания.
Сарычев подошел к кровати, взглянул на изуродованное лицо и тут же отвернулся. Судорога свела челюсти.
— Не могу... — выдавил он. — Пусть Липягин.
— Не буду! — Липягин замотал головой, в глазах у него стояли слезы. — Ах, сволочи, сволочи...
Они были ошеломлены и подавлены случившимся. Шилов, еще вчера живой, здоровый... Хотя разве мало похоронили они товарищей за эти годы? Правда, до сих пор бывало не так. Не так страшно и неожиданно. Тогда товарищи погибали в открытом бою, чаще всего в атаке. А теперь...
— По всему телу видны следы пыток, — сказал врач, накрыл труп одеялом и принялся укладывать в саквояж инструменты. — Отрублены руки. Убит двумя выстрелами в затылок. Смерть наступила примерно около трех часов ночи...
— Никаких следов борьбы в комнате. Как же его убили? — В голосе Сарычева слышалось недоумение.
— Могли выманить, а потом привезти обратно, — ответил Липягин.
— Как выманить? Каким образом? — чуть не крикнул Сарычев.
— Ты меня спрашиваешь, будто я был здесь ночью, — нервно ответил Липягин.
— А зачем понадобилось им привозить обратно? — продолжал спрашивать Сарычев, не обратив внимания на возражение Липягина. — Чтобы мы увидели труп? Так или нет? — Секретарь губкома уставился на Кунгурова.
— Черт его знает, — вздохнул тот. — А может, никуда и не увозили?
— Нет, надо же, а? Руки отрубить... Ух, сволочи, сволочи... — Липягин, согнувшись, сидел на стуле, стиснув пальцами виски, застонал, как от боли.
Врач защелкнул маленький саквояж, сказал негромко, обращаясь к Кунгурову:
— Я позвоню вам из морга, после вскрытия. — И неторопливо вышел из комнаты.
Часовой, стоявший в дверях, посторонился.
— Из соседних домов людей опрашивали? — спросил Кунгуров одного из чекистов.
— Опрашивали. Ничего ночью не слыхали, — ответил он.
Снова воцарилось молчание. Сарычев нервно ходил по комнате. Липягин сидел на единственном стуле, опершись локтями о колени и опустив голову.
