— При такой разносторонней деятельности, — снова бесцеремонно перебил Рудольф, — у вас должны быть обширные знакомства, широкий круг друзей…
— Представьте, нет, — невозмутимо ответила Воронцова. — Ничего этого у меня нет.
— Почему же?
— Что это? Допрос, Руди? — холодным тоном произнесла Клеопатра.
— Нет, только уточнение обстановки.
— Ах, Руди, мне не с кем здесь дружить. Грубые, примитивные натуры. Вечные скучные разговоры о производственных планах… Нет, увольте!
— Кто у вас бывает, в этих апартаментах? — Рудольф оглядел убогую комнату старухи.
— Никто, я ведь вам уже говорила. Впрочем, заходит сюда изредка некий… Сенька. Молодой человек, почти подросток, работает в бригаде такелажников, увлекается живописью и пытается писать декорации. Тоже из когорты народных талантов.
— Учтем народного Сеньку, — подхватил Руди. — Я намереваюсь обосноваться на вашем комбинате. Надо будет и мне приобщиться к самодеятельному искусству. Придется помогать Сеньке малевать декорации или его взять в помощники.
— Я теряюсь в догадках, Руди, и не нахожу ответа на простой вопрос: для чего вам понадобилась эта затея?
— Не всё сразу, Клеопатра Павловна. Расскажите лучше, что тут у вас, в лесах, нового?
— Новости у нас всегда одни и те же: добились таких-то показателей, внесли такое-то рационализаторское предложение, усовершенствовали агрегат. Вывешивают портреты героев, выпускают стенгазету со стихами, с шаржами, с передовыми статьями. Словом, от достижения к достижению.
— Язык у вас злой… — благодушно заметил Рудольф, — А скажите, Клеопатра Павловна, не появлялись за последнее время новые люди в комбинате?
— Не замечала. Да и не интересовалась, признаться.
— А мне интересно. Может быть, вспомните?
— Ах, да. Одна новая фигура появилась на нашем горизонте. На нее стоит обратить внимание. Красивая женщина!
— Кто она? — спросил Рудольф.
— Преподавательница немецкого языка в школе.
— Фамилия?
— Келлер, Наталья Даниловна Келлер.
Рудольф вздрогнул, хотя и ожидал услышать это имя.
— Вы ее знаете? — поинтересовалась Клеопатра.
Собеседник пропустил этот вопрос мимо ушей.
— Откуда приехала Келлер? — отрывисто спросил он.
— Не слышала. Судя по элегантным туалетам, она не провинциалка.
— Вы с ней разговаривали?
— Нет, только издали восторгалась ею. О Руди, это настоящая русская красавица! А как поет!
— У нее тут много знакомых?
— По всей видимости, нет. Держится она обособленно, грустит. Говорят, что красавица переживает какую-то тяжелую семейную драму. Подробностей никто не знает.
— Выясняйте все касательно Натальи Даниловны, даже мелочи. Особое внимание обратите на тех, кто ее окружает, ищет дружбы с ней.
— Это поручение, Руди?
— Да, и вы его выполните! — Рудольф посмотрел старухе в глаза. — А для того чтобы выполнить, вам придется отказаться от некоторых привычек. Не будьте такой отшельницей. Не забывайте об осторожности. И не забывайте моего имени. Я повторяю — нельзя ждать сложа руки. Может быть, вы боитесь?
— Нет, не то.
— Так что же?
— Я уже сказала: нет больше сил.
— Чтобы сделать то, что я вам поручил, сил нужно совсем немного. А потом они у вас появятся. Вы, как говорят здесь, втянетесь в работу. И в вашей жизни появятся новые ощущения.
— О, если бы так!..
— Мы будем встречаться, не демонстрируя своих свиданий. Верно?
— Да, так лучше, — согласилась Клеопатра.
— На прощание мне хочется сказать вам, дорогая Клеопатра Павловна, что я счастлив встретить здесь вас. И не потому только, что приобрел опытного помощника, нет! Вы мне во многом заменяли покойную мать. И думается мне, что я полюбил вас, как любил когда-то ее.
— О мой мальчик! Я тоже люблю вас, как сына. Господь да поможет нам!
Наступили зимние сумерки, когда Рудольф входил в управление комбината. Он заранее разузнал, в каких специалистах здесь нуждались. Его документы были в полном порядке.
КОНЦЕРТ
Зрителям понравилось, что певица была одета в нарядное, длинное, вечернее платье с блестящими украшениями, играющими на свету.
— В полном параде! — удовлетворенно заметил шофер газогенераторного автомобиля Пищик и оглушительно захлопал.
И платье певицы, и сложная прическа, и улыбка, которой она ответила на аплодисменты, казалось, говорили:
«Дорогие зрители! Я оделась так ради вас, потому что я хочу понравиться вам еще до того, как запою».
В знакомом каждому клубном зале сразу стало, «как в театре». После коротких вздохов, замечаний, брошенных шепотом, покашливаний наступила глубокая тишина.
Молодой лесоруб потянулся к уху соседа:
— Откуда артистка приехала?
Шофер Пищик ответил обиженным тоном:
— Ниоткуда не приехала. Наша, здешняя.
— Не встречал что-то такую.
— Учительницей в школе работает. Немецкий язык преподает. Понял, еловая голова? Уж который раз выступает в клубе!
— Я на бюллетене был, — словно извиняясь, объяснил молодой лесоруб.
Вел концерт бригадир такелажников Алексей Донской, пожилой мужчина в хорошем, тщательно отутюженном костюме. Он пошептался с певицей — это также всем понравилось, потому что напоминало настоящий концерт, — и объявил звучным баском:
— Наталья Даниловна исполнит арию Лизы…
Рукоплескания заглушили его слова.
Певица улыбнулась и еле заметно кивнула. Прозвучало короткое вступление. Пауза… И полились звуки, полные печали, страстная жалоба покинутой девушки.
Она взволновала всех в этом зале: семейных людей, девушек, молодых лесорубов, считавшихся отчаянными ребятами, старика — станционного сторожа, пришедшего за десять километров на сегодняшний концерт…
«И чего это мне сделалось так хорошо? — спрашивал себя Генка Пищик. — Ну, какое, в сущности, дело мне до этой самой Лизы, которая жила больше сотни лет тому назад? А вот берет за душу… И как берет! Почему?»
— Редкий голос для здешних мест… — пробормотал высокий, широкоплечий мужчина, сидевший у самой стены.
Он пристально смотрел на сцену.
Певица взяла последнюю ноту и замерла, слегка подняв руку, словно прощаясь с улетевшей мелодией.
В зале захлопали, зашумели. Лесорубы топали ногами, выражая этим свое одобрение.
— Браво! — кричали во всех рядах.
— Просим «Соловья»! «Катюшу»! Бригадир такелажников жестом призвал к тишине.
— «В далекий край товарищ улетает»… — запела певица.
Голос звучал так сильно, что казалось, ему тесно в четырех стенах, что рвется он наружу, в таежные дебри, в степь, чтобы звучать там на просторе и уйти далеко, за пологие холмы, укрытые мглой…
Концерт был окончен. Оркестранты укладывали свои инструменты, дежурные тушили свет в зале клуба. Но на сцене задержалось много людей. Каждому хотелось поздравить певицу с успехом или просто еще раз посмотреть на нее вблизи.
Пищик также был здесь. Он вертел во все стороны головой на несообразно длинной шее и не сводил с певицы влюбленных глаз.
На сцене оказался и высокий мужчина, сидевший во время концерта у стены. Он, по-видимому, выжидал, когда людей вокруг исполнительницы поубавится, чтобы подойти к ней.
За мужчиной из дальнего угла сцены незаметно наблюдал стройный, худощавый человек, одетый в черный полушубок и шапку-кубанку из черного каракуля.
— Ну что же, пошли, товарищ Приходько? — окликнул его директор комбината.
— Пошли, Григорий Петрович, — коротко отозвался тот.
И они направились к выходу.
Возле Натальи Даниловны теперь оставалось всего несколько человек, не спешивших расходиться. Молодая вертлявая женщина схватила певицу под руку и твердила, что она ни за что не отпустит ее, пока не напоит чаем со своим необыкновенным вареньем из ежевики и морошки.
— Ко мне! Ко мне! — повторяла она. — Переоденьтесь и ко мне!
Это была сослуживица Натальи Даниловны и ее соседка по квартире.
К певице подошел Пищик. Ему хотелось сказать что-то свое, особое, чтобы вышло не так, как у других.
— Наталья Даниловна… — торжественно начал он и осекся.
Певица вопросительно смотрела на него. Она улыбалась, ее улыбка смущала Пищика.
— Слушаю вас, Гена…
— Вы просто за душу берете, Наталья Даниловна! Я чуть не заплакал, честное слово!
Пищик для убедительности хлопнул шапкой по декорации. Поднялась туча пыли, кто-то чихнул. Пищик сконфузился и, все больше и больше смущаясь, машинально продолжал выколачивать пыль, повторяя:
— Дорогая Наталья Даниловна, вы сегодня так пели… так пели…
— Постараюсь петь еще лучше, Гена, — ласково сказала Наталья Даниловна.
— Лучше нельзя, честное слово!
