- Саша! - Чилин-Челентано прижал руку к груди. - Если Лыхин сядет за решетку, я первый поднесу тебе шкалик.
- И с меня будет причитаться, - Борейко горестно поморщился. - Плохой ли хороший, но это компромисс, Сашок. И мы от него крепко выигрываем.
2
Лысоватый человек с крупным горбатым носом умел удивляться молча. Этому его научила жизнь, научили люди. Еще в детстве он усвоил, что молчание в самом деле являет собой золото, ибо действительно золотых слов немного, а одна-единственная высказанная вслух глупость способна перечеркнуть горы непорочной мудрости. И потому носатый человек берег голос, дорожил молчанием, хотя здесь, в вагоне, его удивляло практически все - от расписания, отпечатанного на темно-бордовой бумаге, отчего время отбытия-прибытия превращалось в трудно разрешимый ребус, до чая, цветом напоминающего детскую акварель, а вкусом - древесный уголь. Раздувая ноздри, носатый пассажир втягивал в себя воздух и не понимал, отчего к ароматам прелых матрасов примешивается запах лука и чеснока. Коврик под ногами радовал ворсистой свежестью, но и от него подозрительно тянуло кисловатым пивом. Поездное радио под потолком хрипло наяривало мотивы Элвиса Пресли, а металлические гардины на окнах дребезгом вторили американской звезде, вываливаясь из гнезд при малейшем прикосновении. В довершении всего вниманием пассажира завладела проводница вагона, дама в фуражке железнодорожника, в форменном кителе, высокая, иксоногая, с приятным лицом школьницы и низким мужским голосом. Складывалось впечатление, что скроили и сшили ее из трех совершенно различных существ. И хотя подобное носатый человек наблюдал впервые, из груди его по-прежнему не вырывалось ни звука. На призывный взор проводница никак не отреагировала, и пассажир глубоко огорчился. Но не за себя, - за нее. Он прекрасно сознавал, что женщина допустила ошибку - возможно, самую крупную в своей жизни. Носатый пассажир умел одаривать слабый пол тем, чего не давало им большинство мужчин. Он умел любить и любить по-настоящему, а понимая это, от души жалел всех, с кем так или иначе разводила его судьба.
Откуда-то издалека донесся протяжный гудок - нота "до", знаменующая старт для путешественников и начало гаммы для любителей сольфеджио. Критический момент настал, и в нечеловеческом подземелье бокалы с пенным содержимым двинулись навстречу друг другу. Поезд Ижевск-Уткинск скрежетнул стальным нутром и дернулся с места. Радио под потолком заиграло громче, колени молодого человека, устроившегося в коридоре на откидном сидении, пришли в музыкальное содрогание. Заплакал ребенок, кто-то зашуршал газетами, разворачивая дорожные припасы.
Некоторое время носатый пассажир смотрел в окно, любуясь изменчивым ландшафтом, потом перевел взгляд на темно-бордовое расписание и прищурил глаза. Скорость поезда нарастала. Он мчался, силясь обогнать мохнатые облака, прорываясь к чистому горизонту. Миллионы шпал услужливо напрягали под его тяжестью спины, светофоры цветасто подмигивали, позволяя следовать дальше. Мир был ужасающе кругл, небо выползало из-за горизонта и за горизонтом скрывалось. Возникшее ощущение малости всего земного усиливало отвращение к войнам, заставляло думать о тревожно-загадочном, полукосмическом... В конце концов, придя к тривиальному выводу, что все суета сует, носатый человек тронулся к родному купе. По дороге дважды тяжело вздохнул и трижды прислонился к фанерно-пластиковым стенам. Поезд немилосердно болтало.
Что делать, если выйти невозможно? Даже на перрон и даже на пару минут? Значит, нужно превратить заточение в радость. В исследовательскую работу, в энергетический сумбур. Носатый человек зажмурил глаза и без особых усилий клонировал себя по всему составу. Тринадцать вагонов! Вот вам и совпадение. И всюду одно и то же. Стук колес, чавканье пассажиров, хриплоголосое завывание поездного радио. Какой-то интерес представлял вагон номер девятый, - там затевался юбилей, в четвертом кто-то кого-то бил, и женщины разнимая драчунов, царапали и тому, и другому лица. Носатый человек исторг из груди вздох и словно развернутые в пальцах карты сложил тринадцать образов, оставив всего два - в том дальнем девятом и здесь. Особых приключений место заточения не предлагало. Стало быть, стимул и интерес приходилось выдумывать самому.
По счастью, предыдущая станция соседей не добавила. Единственная попутчица, статная белокурая женщина лет сорока-сорока пяти успела застелить свою полку и теперь лежала лицом вниз, мирно посапывая. На столе валялась кожура от мандарина, бумажным шариком перекатывалась скомканная конфетная обертка. Носатый осторожно прикрыл за собой дверь и замер. Простыня, накинутая на женщину, сбилась немного вниз, обнажив полные молочно-белые икры. Лежащая не обладала пропорциями знаменитой Монро, но и голливудским звездам есть порой чему позавидовать.
Носатый умиленно зажмурился, давая волю воображению. Черты лица его, крупные, отталкивающие, разом преобразились. Улыбнувшись, он опустил на окне дерматиновую штору и, присев возле спящей, медленно протянул вперед руку. Ладонь ощутила исходящее от женщины тепло, ауру сонного благополучия. Он не видел ее лица, не слышал голоса, и тем не менее она его заинтересовала. Что снилось ей в этом грохочущем неспокойном вагоне? Плохо ли, хорошо было для нее убегать от реальности? Пусть даже на час или два? Да и нуждалась ли она в реалиях?..
Рука носатого скользила в воздухе, описывая загадочные круги. Поднимаясь от ладони, трепет чужого тепла достигал груди, ласковой волной омывал островок чувств. Прошло несколько минут, прежде чем он уверился, что женщина реагирует на его близость. Правда, пока только во сне, но спешить он не собирался. Время работало на него, и с каждой секундой таинственные нити крепли, пригибая ладонь ниже и ниже.
Мгновение, когда пальцы пришли в соприкосновение с кожей женщины, показалось ему волшебным. Одновременно это было и самым серьезным моментом. Всю невостребованную за прошедшие годы нежность пассажир постарался теперь передать своим пальцам. Он был пианистом, ласкающим рояль лазурной мелодией. Ни в коем случае не вспугнуть! Этого он опасался более всего. Сказочная вязь снов естественным образом должна была обратиться в явь, не менее чудесную, не менее сладостную. Рука, обращенная в мягкую кисть художника, источала мед, постепенно перемещаясь вверх. Достигнув высоты колена, вновь описала замысловатый пируэт. Лежащая вздрогнула. Еще раз и еще нежнее... Носатый закрыл глаза. В зрении он больше не нуждался. Впрочем, как и женщина. Они переместились в параллель невидимого, и пассажир знал, что стоит ей поднять голову и посмотреть в его сторону, как все разрушится. Мир чувственный живет обособленно, и главным его языком является язык прикосновений. Носатый не знал схем и методик, не интересовался географией эрогенных зон. Он являл собой образчик одаренного импровизатора, угадывающего желания партнерши по дрожи, температуре тела, по нюансам, названия которым свет еще не придумал. Пальцы действовали помимо его воли. Можно было сказать, что сейчас ими управляла она. Инициатива сменила хозяина. Мужчина обращался в послушный инструмент разгорающихся энергий. Тех самых, что заполнили купе до краев, окутав случайных попутчиков плотным коконом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
