некоторые – убивают. Порог, в конце концов, ведёт в обе стороны. Я не думал об этом, когда Индиго повела меня к себе под светом люстр её парижского отеля. Тогда я лишь хотел пленить её смех под стеклом. И тогда я не различал, что он был полон зловещего торжества.
Индиго отстранилась, прерывая наш поцелуй, и откинулась на спинку стула. И снова в наше пространство вторгся сверкающий мир бара Кастеньяда. Теперь всё в этом месте раздражало органы чувств, от электронной музыки в стиле лаундж до смутного запаха сигарет и одеколона.
Индиго поднялась, чтобы уйти, и я уже приготовился к тому, что меня покинут. Она полезла в миниатюрную чёрную сумочку и достала единственный ключ.
– Пойдёмте со мной, – проговорила она.
Как будто я мог поступить иначе.
Я последовал за ней, минуя сияющий бар, бархатные стулья, сверкающие над головой люстры, прошёл в холл отеля. Здесь было прохладно и пусто. Кругом только сводчатые потолки и молочный мрамор, резко контрастирующий с ярко-алым парчовым ковром, расстилавшимся по полу кровавым следом. Индиго повела меня к лестнице из золота и железа, а потом – в отдельный холл, где стоял, сцепив руки, швейцар в красном пиджаке.
– На этот раз я справлюсь сама, – сказала Индиго.
Светлокожий швейцар вскинул голову. Нажал единственную кнопку, и открылся частный лифт, искусно замаскированный под высокую потрескавшуюся картину, на которой была изображена дриада Дафна, пойманная в процессе превращения в лавровое дерево.
Как только мы оказались наедине, Индиго приблизилась. Она была высокой, и всё же ей пришлось поднять голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Она положила ладонь мне на ремень и спросила:
– Вы знаете историю Эроса и Психеи?
Лифт начал подниматься, как и её пальцы.
– Да, – ответил я, и её пальцы замерли. Она хотела, чтобы я рассказал эту историю, что я и сделал. – Бог любви полюбил Психею, смертную принцессу, чья красота могла сравниться с красотой самой Афродиты. Он украл её, унёс сладким ветром, укутал во тьму и перенёс к себе во дворец.
Я коснулся руки Индиго. Её кожа была горячей, словно отглаженный шёлк. Проведя большим пальцем к запястью, я нащупал пульс. Спокойный, ровный.
– Эрос заставил её поклясться, что она никогда не посмотрит на него. Складывая крылья, он приходил к Психее ночью, и каждую полночь они познавали друг друга, – проговорил я, беря Индиго за руку и целуя её запястье. – Но Психея нарушила своё обещание. Посмотрела на Эроса, когда он спал, и за это предательство он покинул её.
– А что потом? – спросила Индиго.
– Потом Психее пришлось доказать, что она сумеет найти его, – сказал я. – Чтобы снова быть с ним, она переживала беду за бедой.
Шёлковое платье Индиго тёрлось о дешёвую ткань моего блейзера. Её синтетический яблочный аромат омывал меня. Я забыл о лифте, пока он не издал тихий звон, открывая двери в широкий вестибюль. Панорамные окна пентхауса Индиго обнажали украшенный драгоценностями огней Париж. В стороне белая лестница поднималась спиралью, ведя в роскошные верхние апартаменты. На основном уровне элегантную строгую комнату украшали старинные крылатые кресла, золочёные зеркала и одна-единственная белая кушетка.
– Итак, вы знаете историю в теории, – сказала Индиго, положив ладонь мне на грудь и толкнув в фойе. – Но не на практике.
Я потянулся к ней. Она отстранилась, развязала шёлковый пояс и протянула мне. Изогнула бровь и посмотрела на пол. Медленно я опустился на колени у её ног.
– Мы могли бы поиграть в богов, – проговорила она. – Что скажете… поиграете со мной?
Играть, поклоняться, следовать за ней. Мне было всё едино, и я кивнул. Она завязала мне глаза своим шёлковым поясом, всё ещё хранящим тепло её кожи.
Её губы вскользь коснулись моих.
– Не смотрите.
Индиго подняла меня, и спотыкаясь я последовал за ней. Пол подо мной менялся, от гладкой дубовой доски к дорогому шерстяному ковру. Несколько мгновений спустя Индиго потянула меня за запястье, и я упал спиной на подушки кушетки. Зашелестел шёлк. Её тёплые ноги оказались по обе стороны от моих бёдер.
– Не смотрите, – повторила она.
Я замер под ней. В первый раз её слова служили напоминанием. Во второй раз было иначе. Испытание.
Согласно сказаниям, в тот же миг, когда Психея узрела Эроса в его истинной форме, он покинул её. Но именно потому история была достойна того, чтобы быть рассказанной… ведь во тьме можно было отыскать свет.
– Не… – начала Индиго.
Я сдёрнул пояс, и она вздрогнула. Огни города раскрывали её в священных квадратах золота – изящный изгиб ключицы, родинку, маленькие высокие груди – словно лишь это было дозволено моему смертному взору.
– Вы посмотрели. – В голосе Индиго было скорее любопытство, чем обида. – Зачем, ведь вы знали, что это лишь заставит божество покинуть вас?
Я попытался взглянуть ей в глаза. Город подсвечивал её, и лицо было сокрыто в темноте, словно в космосе – целая вселенная, которую я жаждал познать.
– Чтобы доказать, что меня не страшат испытания.
– Вот как? – Она расположилась у меня на коленях.
Мои ладони, охватывавшие её бёдра, благоговейно проследовали выше, к её талии и грудям.
– Да.
Её губы коснулись моей шеи.
– А если испытание убьёт вас?
– Значит, убьёт.
Я почувствовал её улыбку кожей, её прохладные влажные зубы.
– Что ждёт нас в итоге? Когда вы переживёте все мои испытания? – спросила она, поднимаясь, притягивая меня ближе. – Скажите мне. Сейчас же.
– Благодать, – ответил я. – Вечная благодать.
После город во всём его блеске был для меня потерян. В тот миг я знал, что буду любить Индиго вечно.
Но ещё не знал, какую придётся заплатить цену.
На следующее утро Индиго взяла меня с собой, показать свою частную коллекцию. После двадцати минут езды её чёрный автомобиль остановился у арки из кованого железа. По обе стороны плющ и глициния душили высокие каменные стены. Большой ухмыляющийся полумесяц свисал с ворот, словно Индиго сорвала его с неба и хранила в качестве трофея.
Наполовину скрытая под плющом табличка гласила: LE MUSÉE DE LA BEAUTÉ PERDUE. Музей утерянной красоты.
Мы выбрались из автомобиля, и я прошёл за Индиго по усыпанной белым гравием дорожке в маленький лабиринт, где серафимы цвета слоновой кости пристроили свои крылья на изгороди высотой до плеча.
В конце лабиринта показался большой особняк. Снаружи он выглядел ржавым и позабытым, словно единственным его предназначением было подпирать шпалеры для чайных роз. Но внутри он оказался изящным, современным. Стены галерей были безупречно чисты, чтобы не отвлекать внимание от заключённых под стеклом фрагментов манускриптов и железных
