Этому счастливому стечению обстоятельств, столь благоприятствующих уму наблюдательному и точному, обязан я самыми разнообразными сведениями о Сибири, стране, еще так мало известной, но достойной всего внимания правительства. По настоятельному убеждению людей, которых я люблю и уважаю, решился я ныне представить вашему высокопревосходительству свод, если можно так выразиться, всего, что только я знаю о Сибирском крае, в надежде на просвещенное воззрение Ваше. Улучшения административные, хозяйственные и моральные, устройство градских и земских полиций, судебной, духовной и учебной частей, соединение Оби с Карской губой, а Енисея с Обью, новые пути торговли с Китаем и Индией, водворение шелководства в Нерчинске, Минусе и Кузнецке, улучшение овцеводства в степях Киргизских и соединение Усть-Кяхты с Архангельском, а Амура с Россией; возобновление алвазинских селений и вызов китайцев для водворения в пустынях сибирских улучшенного земледелия; шелководства и мануфактурное™, предположения об устройстве откупов, рыболовства и горных заводов; исследования состояния крестьян и инородцев, поселенцев и каторжных, столь близкие к сердцу каждого человека, согретого христианской любовью к ближнему; и, наконец, обширный проект лучшего устройства золотых приисков и развитие горно-каменной золотопромышленности, обещающей огромные выгоды казне и частным лицам, все сие, надеюсь, заслужит одобрительного взгляда Вашего, ибо я не имел, не мог иметь иной цели, кроме общей пользы и блага!
Представляя Вам сию книгу, названную мною «Обозрение нынешнего устройства Сибири», покорнейше прошу извинить меня в том, что она переписана мною рукой больной и дрожащей, потерявшей с приближением старости твердость и чистоту почерка. К переписке сей вынужден был я и тем, что крайняя еще запутанность географических имен сибирских заставила бы невежественных писцов здешних впадать в непрестанные ошибки и продлила бы бесполезно время, а и тем тоже, что в задушевных мыслях моих хотел я сохранить исключительное ведение Ваше.
Изложив вашему высокопревосходительству цель, сущность и исполнение моей книги[10], я должен перейти теперь к моему личному положению и к тому, чего оно ныне от меня требует. Одержимый хронической болезнью, я не мог искать боевого поприща на Кавказе, где некогда доблестный отец мой был сподвижником и другом незабвенного Цицианова, но желая еще быть полезным, я просил с начала нынешнего года чрез сестру мою Катерину Иринарховну, с давних лет постоянно в Москве живущую, и чрез принимающего во мне участие г. члена Государственного совета Михаила Николаевича Муравьева, друга нашего семейства, о разрешении мне вступить по Западной Сибири в службу гражданскую, так как я чувствую, что по моему точному знанию края, людей и обстоятельств я могу еще и должен быть полезен. С этой же самой просьбой обращаюсь я прямодушно и к Вам, и если, по усмотрению Вашему, добросовестный труд мой и я сам заслужим просвещенное одобрение Ваше, я буду считать себя вполне награжденным и потщусь на новом поприще, мне предстоящем, заслужить всегда милостивое внимание Ваше.
Благоволите, ваше высокопревосходительство, располагать мною везде и всюду, по воле и усмотрению Вашему. Несмотря на мои немощи, дух мой еще бодр, сила воли на добро и пользу велика, и много усердия могу я принести в благодарную дань Вам, если Вы подадите мне руку помощи, ибо я желаю одного: загладить ошибки моей юности службой строгой, службой бескорыстной, клонящейся к пользе престола и к благу Отечества.
С глубочайшим почтением имею честь быть вашего высокопревосходительства.
Подписал: покорный слуга Ипполит Завалишин.
Верно: надворный советник Латыпин.
Тобольская губерния,
город Курган,
29 марта 1851 года.
ГУ ГАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18298. Л. 40–41 об.
* * *Его высокоблагородию господину курганскому городничему водворенного на жительство в городе Кургане государственного преступника Ипполита Завалишина
Прошение.Вчерашнего числа возвращался я с базара (так как это был день субботний) в два часа пополудни. Едва лишь поравнялся я с домом здешнего 2-й гильдии купца Федора Шишкина, как Шишкин[11] выскочил за ворота свои в тулупе, подпоясанный и подбоченившись. Прямо подбежал ко мне и, загородив мне дорогу, начал говорить скороговоркой, что я ему должен 8 руб. серебром, что если я не отдам ему тотчас этих денег, то он меня вышлет, засадит и что ему только стоит сказать слово, и меня сошлют... Дальше я не стал слушать.
В ответ на эту новую и столь же дерзкую и глупую выходку, как та, которую он сделал 4 ноября[12], покусившись одурачить нас всех своей мнимой пропажей у него денег, я отвечал ему [...], что лавочного долгу не просят, ухватив за глотку на улице, и что, видно, он плохо раскаивается в своих прежних поступках, когда лезет добровольно в новые ответы, и, повернувшись к нему спиной, пошел дальше по улице.
Но так как Федор Шишкин, видно, еще худо знает, что такое я и с кем он имеет дело, то покорнейше прошу ваше высокоблагородие благоволить приказать господину дежурному по градской полиции квартальному надзирателю, призвав Федора Шишкина в присутствие оной, внушить ему однажды и навсегда следующее:
1) что я государственный преступник, то есть лицо политическое, а не кабацкий посельщик, с каковыми он, Шишкин, бывши здесь целовальником в питейном доме, имел некогда дело за застойкой; 2) что я состою под покровительством III отделения собственной его императорского величества канцелярии, генерал-губернатора и гражданского губернатора края, и что выслать меня не может не только какой-нибудь мужик, но и чиновник, в прямом ко мне отношении по службе состоящий; 3) что засадить следует не меня, а его, Федора Шишкина, за ложное обвинение, 4 ноября учиненное, и вчерашний буйный поступок на улице; 4) что если он еще раз осмелится когда-либо остановить меня подобным образом на улице, то я прежде, нежели дойти до градской полиции, поступлю уже с ним, Шишкиным, как поступают с пьяным мужиком, лезущим публично в глаза к прохожему.
Если же я Федору Шишкину и должен по его мелочной лавочной торговле, то он обязан был прислать ко мне приказчика на дом с подписанным или им, или его приказчиком счетом; и я никогда от долгу своего не отпорен, а плачу оный по мере средств и возможности. Так поступает купец, себя уважающий, который хочет, чтобы и его уважали. Но ни в каком коммерческом уставе нет, чтобы за 8 руб. серебром, сумму, ничтожную и в глазах порядочного мещанина и не основанную ни на чем, кроме честного слова, истинный купец хватал потребителя за глотку, с сжатыми кулаками и грозя его выслать. Это показывает, что Федор Шишкин вполне мужик, неуч и будь у него действительно хоть миллион денег, неизвестно, какими темными путями им в дальней Сибири нажитых (ибо он здесь не на давних годах в виду целого города сидел в кабаке дом. подносчиком), он все-таки в глазах моих и всякого благомыслящего человека остается после всего им сделанного разлившейся кабацкой грязью, не больше!
Покорнейше прошу ваше высокоблагородие представить сие мое прошение в подлиннике господину начальнику губернии, ибо я с отходящей почтой представлю оное в копии его превосходительству с тем, чтобы прошение сие было повернуто на благоусмотрение господина генерал-губернатора Западной Сибири.
На подлинном написано: государственный преступник Ипполит Завалишин.
Тобольской губернии
город Курган.
Ноября 25 дня 1851 г.
С подлинным верно: [...] городничего Тарасевич.ГУ ГАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18298. Л. 72–73 об.
* * *Ваше высокородие Александр Николаевич!
Вслед за поездкой сюда капитана корпуса жандармов г. Смолькова[13] писал я 13 сентября господину генерал-губернатору и изложил подробно причины, почему поездка сия не могла привести ни к какому полезному результату.
18 октября, когда Тарасевич вздумал оподозрить меня в зажигательстве, писал я опять к Густаву Христиановичу.
Дошли ли оба письма сии, я что-то плохо верю, ибо господин генерал-губернатор на первое письмо мое к нему от 14 июня сам непосредственно благоволил отвечать мне чрез здешнего исправника от 6 августа из Омска за № 97. А первая моя жалоба заключала в себе обстоятельства, уже давно известные из дела бывшего учителя Лыткина[14]. Возможно ли после этого, чтобы его высокопревосходительство умолчал на письма мои от 13 сентября и 18 октября, заключавшие в себе такие важные проступки, как покушение отравить меня и оподозрить меня в зажигательстве?
Наконец, 4 ноября, меня сделали уже вором! Прежде сего я писал тоже и к г. Энгельке 18 октября. Потом писал ему 8 ноября. А теперь пишу в третий раз и к вашему высокородию, прилагая копию с нового прошения, мною 25 ноября в градскую полицию поданного. Не пора ли положить этому всему предел и удовлетворить меня во имя правды, закона и совести?[15]
