- Вайценкорн. Немецкая пшеничная водка. Давненько я ее не пробовал.
- Уверен, что вы по ней не скучали.
- Абсолютно. Но она дешёвая, верно?
В ответ Грауз пожал плечами. Священник ткнул в него пальцем.
- Вы действительно незаурядный человек, Грауз. Поистине блестящий. Вот только напрасно вы выбрали этот путь. И ради чего? Чтобы год за годом заживо гнить в этой грязной дыре, насквозь провонявшей мочой? А знаете что? Я отлично вас понимаю.
- Что вы можете понимать?
- Это восхитительно. Вы до сих пор помните техники рейха. Официальный регламент, третья часть: "В случае захвата врагом всё отрицайте и давайте короткие ответы, которые вас не выдадут". Так вот, поймите уже, Грауз, вы себя выдали, завязли по самую шею.
Старик скривился и вылил себе остаток спиртного. Фаулер внимательно изучал язык его тела при каждой произнесенной фразе, анализировал, как медленно тает решимость чудовища. Словно художник, который после десятка мазков отходит на шаг назад, чтобы увидеть, как на холсте появляется образ, прежде чем решить, какой еще цвет положить.
Он решил окунуть кисть в правду.
- Взгляните на мои руки, доктор, - сказал Фаулер, положив перед ним на стол свои огрубевшие руки с тонкими пальцами. Самые обычные руки, за исключением одной-единственной маленькой детали: поперек первой фаланги каждого пальца, возле сустава, тянулась тонкая белая полоса, словно единой прямой линией перечеркнувшая обе руки.
- На редкость уродливый шрам. Сколько вам было лет, когда вы его получили? Десять, одиннадцать?
- Двенадцать. Я разучивал на фортепиано прелюдию Шопена, опус 28. Отец подошел и без предупреждения со всей силы захлопнул крышку рояля. Я лишь чудом не лишился пальцев, но играть больше так никогда и не смог.
Священник снова схватил стакан и опустил взор к его содержимому. Он никогда не мог вспоминать об этом, глядя другому человеку в глаза.
- Мой отец... Он заставлял меня заниматься каждый день по девять часов. В тот день я не выдержал и пригрозил ему, что расскажу знакомым, как он надо мной издевается, если он не оставит меня в покое. Он ничего не сказал в ответ, просто сломал мне руки. Потом он плакал, просил у меня прощения, обращался к лучшим врачам, готов был заплатить любые деньги... Ах-ах-ах, такого больше не повторится.
Грауз потихоньку запустил руку под стол, рассчитывая добраться до ящика со столовыми приборами. И резко ее отдернул.
- Поэтому я вас понимаю, доктор. Мой отец был чудовищем, чья вина превосходила его собственную способность к прощению. Но он был храбрее. Однажды он нажал на газ посреди крутого виража, забрав с собой мою мать.
- Весьма трогательная история, святой отец, - саркастически заметил Грауз.
- Как вам будет угодно. Все эти годы вы скрывались, боясь заслуженной кары за совершенные преступления. Но в конце концов вас всё равно поймали. Так вот, я дам вам шанс, которого был лишен мой отец.
- Я слушаю.
- Отдайте мне свечу. Взамен я передам вам папку со всеми компрометирующими документами. И вы сможете прятаться здесь сколько угодно, хоть до конца своих дней.
- И что, это всё? - недоверчиво спросил старик.
- Что касается меня, то да.
Старик покачал головой и встал, слегка посмеиваясь. Затем открыл один из кухонных шкафчиков и достал оттуда внушительных размеров стеклянную банку, полную риса.
- Не терплю круп. У меня от них изжога.
Он опрокинул банку над столом. Рис с шелестом хлынул потоком, взметнув облако пыли. Кроме риса, в банке оказался сверток.
Фаулер тут же потянулся к нему, однако костлявая лапа Грауза перехватила его запястье. Священник взглянул на нациста.
- Даете слово, святой отец? - с тревогой спросил старик.
- А оно для вас много значит?
- Что касается меня, то да.
- Тогда даю слово.
Врач ослабил хватку, и Фаулер медленно отгреб рис и поднял сверток в темной ткани. Он был перетянут веревками. Священник медленно, но твердой рукой ослабил узлы.
Руки старика дрожали.
Фаулер развернул ткань. Слабые солнечные лучи начинающейся австрийской зимы отбрасывали по зловонной кухне золотистые лучи. Это сияние так же мало соответствовало обстановке, как и стоящая на столе толстая восковая свеча. Когда-то вся ее поверхность была покрыта тонким слоем золота со сложным рисунком. Драгоценный металл почти исчез, оставив на воске отпечатавшиеся отметины. На свече едва оставалась треть золота.
Грауз мрачно рассмеялся.
- Всё остальное осталось в ломбарде, святой отец.
Фаулер не ответил. Вместо этого он вынул из кармана зажигалку Зиппо и зажег свечу с одного конца. Свеча занялась ясным и ровным пламенем. Несмотря на то, что у нее не было фитиля, воск под воздействием огня скоро начал таять. По кухне поплыл тошнотворный запах, на стол упало несколько грязно-серых застывающих капель. Грауз продолжал отпускать мрачные шуточки, наблюдая за этим зрелищем, словно был рад, что спустя столько лет может наконец-то открыть кому-то свою подлинную личность.
- Действительно, забавно. Еврей-ростовщик в течение стольких лет скупал по кусочкам еврейское золото, чтобы поддержать гордого члена Рейха. А теперь вы видите перед собой результат этой погони за несбыточным.
- Внешность бывает обманчива, Грауз. Сокровище, которое таится в этой свече - отнюдь не золото. Золото - это всего лишь приманка для дураков.
Словно в качестве предостережения, пламя в руках священника заискрилось. На ткань уже натекла лужица, а в верхней части свечи образовалось внушительное отверстие. В центре этого вулкана из жидкого воска показался зеленоватый край металлического предмета.
- Он здесь, - сказал священник. - А теперь я ухожу.
Фаулер поднялся и снова завернул свечу в ткань, осторожно, чтобы она не загорелась. Нацист смотрел на него с изумлением. Он уже не смеялся.
- Постойте! Что это? Что там внутри?
- Ничего такого, что касалось бы вас.
Старик встал и запустил руку в ящик, откуда извлек кухонный нож. Дрожащими шагами он обогнул стол, добравшись до священника, который смотрел на него, не пошевелившись. В глазах нациста горел всепоглощающий огонь человека, что провел многие ночи, рассматривая этот предмет.
- Я должен знать.
- Нет уж, Грауз. Мы с вами заключили сделку. Свеча в обмен на папку, и так оно и будет.
Старик поднял руку с ножом, но то, что он прочел на лице своего назойливого гостя, заставило его вновь ее опустить. Фаулер кивнул и бросил папку на стол. Он медленно сделал несколько шагов к кухонной двери, со свертком в одной руке и чемоданом в другой, не спуская глаз с нациста. Тот взял в руки папку.
